
— Нет, Иосиф Виссарионович, — не смутился отец.
Сталин не забывал ничего! Единственный раз он видел отца — тринадцать лет прошло. Мистика! Вождь поднялся, отвернул от своего кителя значок депутата Верховного Совета СССР и привинтил на пиджак отца. Таким «демократическим» путем пять созывов беспартийный отец был депутатом Верховного Совета. Вот такая невообразимая история, в которую невозможно поверить! Дичайшая отцовская выходка могла кончиться и совсем иначе... Судьба!
Родители встретились в Харьковском театре оперы и балета (мама была балериной). Ее отец был царским полковником, перешедшим вместе с Шауляйской дивизией, которой он командовал, на сторону Котовского. Когда красные взяли Одессу, Котовский приказал расстрелять корабли с отплывающими белогвардейцами.
Дед бросился на пристань, отменил приказ и дал им уйти. В ужасе на борту одного из кораблей он увидел свою дочь Нину, мою маму, которую со всем составом института благородных девиц отправляли в эмиграцию в Стамбул, и успел снять с корабля. Жена его, моя бабушка, умерла в Одессе у него на руках, сын сошел с ума после ее смерти. Дед посадил девятилетнюю дочь в седло и таскал за собой до конца Гражданской войны. Рассказывая эту историю, мама говорила: «Если бы не чудесное появление папы, быть бы мне состарившейся проституткой в стамбульских притонах». А так, в семнадцать лет став женой отца, она сопровождала его в бегах по городам и весям, потеряла в Перми подхватившего воспаление легких четырехмесячного сына и через годы, чудесным образом снова забеременев, разрешилась мной.
Не знаю, как в течение девяти месяцев я усидел на одном месте, но едва в положенное время выскочив, фонтанировал как никогда не спящий вулкан.
Науки схватывал на лету, уроки делал на ходу, все — в постоянной гонке, то на футбольном поле, то на мотоцикле. Мои длинные натренированные ноги несли меня по жизни, видимо, с превышением установленной скорости.
И Господь стреножил меня, как слишком буйного жеребца, будто подсказывал: «У тебя другая судьба». В четырнадцать в солнечный первый день весны я — рухнул. Перед тем моим последним футбольным матчем грохнулся с мотоцикла и здорово ушибся, но пропустить важную игру с суворовцами не мог. Встал в ворота, брал все мячи, юные красноармейцы, сговорившись, взяли меня в «коробочку» и что есть мочи шарахнули бутсой по бедру.

Я упал на колени, и мне в ногу вонзилась стекляшка. Стиснув зубы, не издал ни звука, тут отцовская сумасшедшинка во мне проснулась: «Ах, вы так!» — со злостью выдернул стекло и простоял до конца игры.
Матч закончился ничьей, но не для меня. Весна, первое солнышко, нога болит страшно, я и прилег, не отходя от ворот, и отключился на какое-то время на сырой еще земле. Утром в школу встать не могу. Мама мне: «Юр, не хочешь идти в школу, скажи прямо». Я попытался подняться и рухнул. Мама перепугалась, поставила градусник — сорок один и пять. Врачи понаехали: остеомиелит правого бедра с диким отеком — сантиметров на двадцать ногу разнесло — и общий сепсис, от которого все постепенно отказывало в организме.
Позже обнаружились двустороннее центральное воспаление легких, воспаление среднего уха, острый холецистит, печень просто вываливалась — так была увеличена. В общем, такие не живут.
И я подыхал от безумной нестерпимой боли. Ведь что такое остеомиелит, как объяснить... Вы попробуйте, если получится, представить себе двадцать шесть сантиметров острейшей до безумия зубной боли! Мука жутчайшая, нестерпимая — страшнее в моей жизни были только муки выхода из запоя. Я терял сознание, приходил в себя и тут же снова терял — так три месяца. Но всякий раз, когда открывал глаза, встречался с немигающим маминым взглядом, моя рука была в ее руке, другой она меня поглаживала, больше ничем не в силах была помочь. Год на дворе 1948, послевоенный, не было никаких серьезных препаратов — стрептоцид да пирамидон.
Отец через командующего Туркестанским военным округом дозвонился и атаковал московский СМЕРШ, требуя подать ему засекреченного сверху донизу контр-адмирала Сумина, который был крупной фигурой в Комитете обороны СССР и мужем родной папиной сестры.