«Жизнь всегда давала мне уроки. Как-то бреду по коридору «Ленфильма», замученная, ненакрашенная, а мне навстречу артистка, буквально вся сияет: «Ах, Людочка, как прекрасно ты выглядишь!» Она просто расцветала, видя мое ужасное состояние. И я поклялась: «Больше никогда не дам повода для такой радости», — рассказывала Людмила Чурсина в одном из интервью прошлых лет.
— Когда я была студенткой, жизнь была счастливая и полуголодная. И мы вместе с однокурсницей Эллой Шашковой (которая потом сыграла жену Штирлица. — Прим. ред.) устроились уборщицами в Щукинское училище. Просыпались в пять часов утра в общежитии на Трифоновской, ехали на троллейбусе через всю Москву на Старый Арбат. Мыли аудитории, потом принимали душ, из которого кое-как текла вода, и, окончательно проснувшись, с совершенно ясной головой шли на лекции. А наши московские однокурсницы сидели на первых лекциях позевывая. Занятия длились до позднего вечера. Уже затемно мы возвращались в нашу обшарпанную комнатку в общежитии. И по пути домой я как завороженная смотрела на окна, светившиеся теплым светом. Мне казалось, за этими окнами живут фантастически счастливые люди. И я мечтала о такой квартире и о таком счастье. Кажется, это было еще вчера, а ведь целая жизнь прошла...
— И какая жизнь! Вам, должно быть, есть что вспомнить...
— А я и вспоминаю. Но только эти воспоминания не для общего пользования... В последнее время все вокруг пишут и пишут книги о себе... Знаете, мне было 27 лет, когда в издательстве «Молодая гвардия» предложили написать книгу «Моя жизнь в искусстве». Я расхохоталась... Я и сейчас не стремлюсь обременять мир своей биографией. Мне вполне достаточно того, что мои воспоминания живут со мной. Многое помню ярко, отчетливо...
Мое раннее детство прошло в Душанбе, в то время город назывался Сталинабад, в эвакуации. Поселили нас с мамой, ее братьями, сестрами и бабушкой в бараке. В каждой комнате ютились несколько семей. Нашими соседями по комнате были муж, жена и маленький ребенок. Они были более зажиточными, чем мы, и часто варили на примусе манную кашу, которая для нас была недоступной роскошью. Запах манки, особенно подгоревшей, казался мне божественным. Когда кастрюля была уже пуста, я тайком подходила к ней и пыталась соскрести со стенок остатки.
Когда бабушка впервые взяла меня, трехлетнюю, на рынок, это стало потрясением. Чтобы не потеряться, я держалась за ее юбку, а она медленно шла по рядам, торгуясь и пытаясь на какие-то копейки купить хоть что-нибудь из еды. Я ощущала себя крошечной. А вокруг меня до самого неба возвышались горы дынь, арбузов, гранатов, персиков, блестящих, словно лакированных, лепешек с кунжутом. Краски и запахи были фантастическими! Есть я хотела всегда, а на рынке чувство голода стало каким-то нечеловеческим. У меня сводило живот и текли слюни, причем вполне реально. После войны прошло лет двадцать, и вот я снова оказалась в Душанбе. Прилетела туда на Неделю советского кино. Первое, что я сделала, — отправилась на рынок и накупила там лепешек, дынь, арбузов. И в номере все это стала есть. Господи, как же мне было вкусно! Я готова была разрыдаться, оттого что наконец-то осуществила свою детскую мечту!..
