— Бывает, когда вы прямо во время действия думаете: «Вот крышу бы в доме починить, собаку привить»?..
— Никогда. Как говорили старики, на сцене поноса не бывает. Это очень четкое по смыслу выражение. У тебя болят зубы, живот — пусть, но не на сцене. Здесь бытовых мыслей быть не может. А если они есть, тогда просто ты занимаешься не своим делом.
— Недавно меня поразили два артиста, которые независимо друг от друга говорили, что считают себя лучшими. Вы тоже абсолютно в себе уверены?
— Ну как можно быть уверенным, что я лучший? Я не знаю, что будет на моем следующем «Ричарде». Как я могу сказать: «Я сыграю гениально»? Это невозможно! Сочувствую тому человеку, у которого нет сомнений.
— Были моменты, когда вы думали, что вы гениальный, лучший?
— Когда болел звездной болезнью. Это было в девяностых. Это страшно. Потом, когда, переболев, трезвеешь, приходишь в сознание и начинаешь вспоминать, как ты себя вел, что ты нес и каким пупом земли себя считал, становится дико стыдно.
— Какие были предпосылки, чтобы заболеть?
— Ты становишься узнаваем и популярен. С тех пор ненавижу слово «популярность». Тогда даже коллеги говорили: «Ну, только в холодильнике тебя нет». Меня заносило, я был неадекватен, но мне казалось, что я в норме. Были иллюзии, что все могу. Могу хамить инспекторам ГАИ? Могу! И хамил. Ну и так далее, по всем пунктам. Кто я был тогда? Да никто! Я не имел права так разговаривать с людьми, особенно с теми, кто старше меня. Это я сейчас осознаю. А тогда нет. Тогда были острые приступы болезни. Слава Богу, что это довольно быстро прошло. Но перед выздоровлением была тяжкая ломка. А как же? Ведь я привык к вседозволенности! Тогда очень хорошо про алкоголь сказали мои старшие товарищи: «Вы в вашей компании не пьяницы и не алкоголики, вы — хулиганы, вам все можно. Вы можете остановиться, когда вам будет нужно, и вам это ничего не стоит, но вы купаетесь в том, что вы короли мира, и сегодня так, а завтра — этак».
— Просто доставляло удовольствие так себя вести?
— Наверное. Но потом как кувалдой по голове: «Саша, это гибель. Так нельзя. Где ты? Где твое воспитание, дорогой мой? Где твои бабушка, папа, мама, где все, чему тебя учили? Куда это все потерялось-то у тебя?» И, слава Богу, я очнулся не так уж и поздно, в 40 лет. И с этого момента стал не так, как всегда, в себе уверен. Наша работа очень сложная, этот вес еще надо поднять...
— Какие постановки были для вас самым большим испытанием?
— «Нижинский, сумасшедший Божий клоун» — там была серьезная психофизическая ломка.
— Не пошатнулось ваше здоровье, когда вы играли сумасшествие? Ведь погружение было серьезным.
— Это было сложно. Когда прошел месяц застольных репетиций, мы с Андреем Житинкиным приехали на квартиру, и я говорю:
— Давай так, я поставлю сейчас видеокамеру и покажу тебе три сцены. Если ты скажешь, что мы идем правильно, ты дашь мне слово сейчас, что больше меня не заставишь это повторять до прогонов, иначе я сойду с ума.
Он это увидел и сказал:
— Все, я тебя не трогаю.
— Что это были за сцены?
— Одна из них в начале второго акта, когда Нижинского в психиатрической клинике выводят из инсулинового шока... Мне хотелось показать, какую боль испытывает человек, ощущавший себя гением на вершине мира и разбившийся в песок, в пыль!..
Мы уже давно не играем этот спектакль. Но осталась хорошая запись. Думаю, что как-нибудь потом ее найдут, оцифруют и покажут тем, кто тогда не смог попасть на живой спектакль.
— Это правда, что сцена лечит и смягчает жизненные удары?
— В каком-то смысле. Играл, когда у меня умер отец. Играл на гастролях в день похорон моего первого сына. Но я бы не сказал, что сцена лечит. Просто в момент, когда ты играешь, отсутствуют бытовые мысли. Твоя энергетика работает на другое, она не дает тебе заниматься бытом. Ты начинаешь думать о совершенно других вещах, и твой организм существует в данный момент в своеобразном состоянии...
— В состоянии сна?
— Хотел сказать слово «гипноз», но это не гипноз, а переход сознания в несколько другую область. Ты начинаешь жить придуманной жизнью. Но проходит полчаса, и жизнь тебя возвращает к своей боли.
