Мастер нашего курса Виктор Иванович Коршунов, который тогда был директором Малого театра, был против. Он меня корил: «Нельзя этого делать, ты неправильно поступаешь». Но в Театре Армии была перспектива, и я все же пришел на разговор к худруку Михаилу Ивановичу Цареву. Подготовился хорошо. Мне его секретарша, которая с ним была всю жизнь, сказала, что у него в кабинете два кресла для посетителей, и если направо укажет сесть — это одно настроение, если налево — другое. От этого зависела линия разговора. Конечно же, для такого важного дела у меня были припасены козыри.
Царев сказал:
— Ну, в принципе не очень понятно, почему вы так все решаете...
Я ответил:
— Михаил Иванович, понимаете, роль.
— Ну какая роль? Какая роль?! И в Малом театре тоже может быть роль...
— Я играю Армана Дюваля, — и это был тот самый козырь, ведь Царев играл Дюваля у Мейерхольда и очень этим дорожил.
— Вы играете Армана?.. Ну конечно... Понятно... С таких ролей не уходят...
В Театре Армии уже играл главные роли, и глупо было оставаться в Малом, где в ближайшее время такие роли мне вряд ли светили. Хотя кто знает, как бы сложилась судьба...
— Вы верите в судьбу?
— Я фаталист, верю в судьбу и в его величество случай. Жизнь иногда выкладывала карты, и я их пытался брать. Пошел в Театр Армии, где проработал 11 лет, а потом ушел в Театр Моссовета, причем в никуда, на пыльную, как тогда говорили, «датскую» пьесу Арбузова «Мой бедный Марат». И никто не знал, как судьба повернется, никто даже не думал, что мы будем этот спектакль, поставленный к дате, играть больше двадцати лет, при переполненных залах, объездим с ним полмира, а не полгодика, как предполагалось. Все сложилось иначе.
Если серьезно, то из Театра Моссовета и раньше были предложения — меня вызвали на репетиции спектакля «Ошибки одной ночи». Я честно приходил несколько раз, но когда понял, что моим присутствием хотят наказать другого артиста, отказался от этой затеи. Какая-то по сути была неприятная ситуация, хотя на этой волне можно было сразу попасть на одну из главных ролей в спектакле главного режиссера, а там и дальше открывались перспективы. Но тогда подумалось, что это не совсем правильно, и не взял эту карту. Если бы был прагматичным человеком, не отказался бы. Все равно так судьба повернулась, что я пришел в Театр Моссовета, но к молодому режиссеру Андрею Житинкину, роль на малой сцене, и напротив моей фамилии в афише спектакля «Мой бедный Марат» было написано: «дебют», после 11-летнего опыта Театра Российской армии.
— Александр Юрьевич, о вас даже ваши коллеги горят как об очень сложном в общении человеке...
— Ну да. Я сложный. Никогда не говорю, что я конфета в золотой обертке. Считаю, что нужно обладать характером, чтобы удержать позиции и сохранить свое «я».
— В вашей карьере был зигзаг: в Театре на Бронной Андрей Житинкин на вас поставил спектакль «Нижинский, сумасшедший Божий клоун». Это было потрясение, слом вашего образа героя-любовника. Именно тогда родился другой Домогаров. На спектакль невозможно было попасть, на него люди записывались за полгода. После такого успеха логичным был переход в этот театр, но вы почему-то этого не сделали.
— Говорю вам, я не прагматик... и иногда очень жалею об этом, далеко бы пошел. Когда Андрей Альбертович Житинкин стал на Бронной главным режиссером, я действительно мог туда уйти, но не ушел. Хотя опять с чисто прагматической точки зрения это ошибка. Когда твой хороший приятель-режиссер становится главным, у тебя открывается какая-то другая перспектива. Но тогда я отсек: твое — это твое, а мое — это мое... Я так же не пошел во МХАТ к Олегу Павловичу Табакову, условия, которые он тогда предлагал, были просто фантастические, но сказал ему: «Спасибо, Олег Павлович! Мне очень лестно, что вы меня зовете, но все-таки я пока там, у себя дома, в Моссовете...» И мне кажется, Олег Павлович это тогда оценил.
— Не жалеете?
— Не жалею... Не пошел к Марку Анатольевичу Захарову на роль в «Ленком». Вообще, тогда первый телефонный разговор с Марком Анатольевичем был в кабинете директора Моссовета с присутствием Павла Осиповича Хомского, который очень нервничал... Позже мы лично встретились с Марком Анатольевичем, и предложение опять было очень серьезное, стало понятно, к чему это могло привести — к оторванности от своего театра. А я бы этого не хотел, тогда мне показалось это предательством. Наверное, я очень привязчив и консервативен, прирос к Театру Моссовета.
