— Что вас там держит так много лет? Вы же в прошлом году оттуда уходили, а потом вернулись.
— Нет, я не уходил. Был взят творческий отпуск длиной в полгода, на это существовали очень веские и определенные причины. Так что из театра я не уходил и надеюсь, что мне хватит моральных и душевных сил не уйти, хотя перспектив при нынешнем руководстве ноль, и я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Нынешний театр, который находится в помещении Театра Моссовета, не заинтересован в таком артисте в своей труппе.
— Каким был Театр Моссовета, когда вы в него пришли, и какой он сейчас?
— Сейчас и тогда — это два совершенно разных театра, их нельзя сравнивать! Раньше это был очень крепкий, в чем-то даже буржуазный (простите за это слово) московский академический театр, который, может быть, по нынешним меркам не очень «громкий и модный», но стабильный и очень репутационный. Мне это очень нравилось. Нравилась сцена, особая внутренняя театральная, свойственная именно этому театру располагающая атмосфера, ощущение своеобразного дома.
Меня сразу определили в грим-уборную не на пятом этаже, где находятся молодые артисты, а на престижном третьем, ближе к сцене, где сидят артисты со званиями, в гримерку к моему педагогу, где до сих пор и нахожусь. Она маленькая, но для меня очень уютная — на два зеркала, три стула с диванчиком. Это только наша гримерка, туда мало кого пускают посторонних, когда иногда играют другие театры.
Тогда, в 1995 году, когда перешел в Моссовет, на третьем этаже особенно ярко ощущался какой-то свой, только ему присущий «запах театра» — там серьезные люди ходили. Начиналось все задолго до спектакля. Приходил Георгий Степанович Жженов (мы вместе играли спектакль «Он пришел»), человек-легенда, начинал что-то просто рассказывать, а ты рядом и понимаешь, что за личность, что за глыба сидит возле тебя на маленьком театральном диванчике в коридоре... Приходил Геннадий Бортников, которого в свое время, по легенде, парижане на руках выносили из театра, когда театр был на гастролях во Франции. Появлялся Георгий Тараторкин... Мастера! И ты находишься с ними в одном пространстве, ты допущен. Входил дядя Коля Лебедев, трижды бежавший из концлагеря. Ты же понимаешь, это человек-легенда. И вот легенда тебе говорит: «Привет, Сашка», — и к себе в гримерку. Приятно? Приятно. Когда тебе руку дают, приятно. И ты находишься с ними в одном пространстве, ты приближен, ты свой! Сейчас этих столпов уже нет, остались только бронзовые таблички с их фамилиями перед грим-уборными, где они сидели. Сейчас в коридоре сидит молодежь, новые люди, новые артисты — их в последнее время очень много стало в театре, которые могут с тобой и не поздороваться. Кивнет головой — вот и все приветствие. Такой стал нынешний Театр Моссовета.
Я специально избегаю разбора творческой составляющей сегодняшнего Театра Моссовета, поскольку считаю, что в последние годы удались спектакли, сделанные мэтрами Кончаловским и Талызиной, все остальное у меня под большим вопросом.
— Какие у вас в карьере были переломные моменты, когда вы получали грандиозный жизненный опыт, который вас менял, и вы иначе начинали играть?
— Это каждый день происходит. Вот пример — недавно поехал в воинскую часть в Подмосковье к мобилизованным, нужно было мне это сделать, поддержать парней! И вдруг там понял, что я со своими театральными делами — мальчик. Передо мной стоят серьезные пацаны, которые по возрасту гораздо моложе меня, но у них совершенно другие глаза... Встреча с ними что-то внутри меня отчасти изменила. И так происходит каждый день. Потому что, если ты хочешь заниматься профессией, ты становишься собирателем этих встреч, впечатлений, эмоций, ты запоминаешь это серьезное выражение глаз — все так или иначе, вольно или невольно попадает в твою внутреннюю копилку. И при необходимости нужное всплывает. И это еще одна из замечательных граней профессии.
— Ваша, как говорят, «крайняя» премьера в Театре Моссовета — «Ричард III». Это одна из самых сложных пьес мирового репертуара, почему вы ее выбрали?
— Когда мы приступали к «Ричарду III», мне все говорили:
