День спектакля — это особое состояние, дома сидеть невозможно, а раньше ехать нельзя, потому что как только переступаешь порог театра, ты уже «включился». Приезжаю в театр все равно всегда за три-четыре часа. Очень много пью кофе, много сигарет и никогда ничего не ем, не хочется... Хотя многие говорят, что это неверно. У каждого своя кухня.
И, видимо, уже пришло время, когда больше беспокоишься не за себя, а за весь спектакль: как он пойдет, как пройдут перестановки, как партнеры... Наверное, пришло понимание своей ответственности за весь коллектив, поскольку волей или неволей исполнение главной роли ставит тебя в ситуацию, когда ты становишься тем двигающим паровозом, который тащит весь этот состав. И хочется, чтобы все отработало хорошо и не было бы стыдно за то, что мы представляем на суд публики некачественный продукт.
— Не тревожит, что ваш уровень игры порой выше, чем у некоторых партнеров?
— Да, есть такой стереотип про актеров второго состава, но я с ним совершенно не согласен, не вижу разницы. Дело не в том, лучше артист играет или хуже. Просто с одним партнером ты чувствуешь волну, и он при малейших твоих изменениях реагирует и тоже изменяется, а с другим этой волны нет. Мне интересно вот это сиюсекундное существование на сцене. Сейчас для меня лучшие партнеры — те, с которыми этот сценический пинг-понг превращается в азартную игру. Ты мячик — тебе мячик, ты мячик — тебе мячик, ты закручиваешь мячик — тебе закручивают его с двойной силой. Далеко не каждый спектакль получается таким живым, полетным — они редкие. Андрей Сергеевич Кончаловский в таких случаях, если подобный спектакль случился, говорил: «Ну что, сегодня гуляешь по буфету?» Очень точное выражение, мне кажется.
В основном, когда меня спрашивают, как прошло, отвечаю: «Сегодня Домогаров работал» — значит, без полета. А иногда: «Кое-где полетали» — значит, был момент, когда ты вдруг теряешь пространство и время и начинаешь не успевать за «своим инструментом». Он вроде играет те же ноты, которые написаны в партитуре, но с каким-то другим внутренним порывом и с большей увлеченностью.
Мне очень повезло. У меня с юности были грандиозные партнеры, партнеры-учителя, за которыми можно было бесконечно наблюдать и учиться.
— Какие партнеры для вас действительно были мощными, важными, особенными?
— Те, кто были сильнее, опытнее. Это самая лучшая школа для начинающего артиста. Мне очень повезло, со своими учителями в профессии довелось выходить на одну сцену, когда был еще зеленым, совсем юным. Волей-неволей ты на великого партнера смотришь снизу вверх и, конечно, что-то срисовываешь. Либо находишься под его влиянием или под энергетическим давлением, то есть он тебя поглощает, накрывает. Я учился на третьем-четвертом курсе, и мы работали в массовке в Малом театре, я видел на сцене Царева, Гоголеву, Ильинского... Великих! Мы, молодые, не уходили со сцены, мы весь спектакль стояли за кулисами и смотрели, смотрели, впитывали...
В Театре Армии я был энергетически поглощен Олегом Ивановичем Борисовым. Мы репетировали вместе очень много, и это, наверное, на тот момент была лучшая школа, как бы «другого психологического и поэтического театра», поскольку Олег Иванович был приглашен Леонидом Хейфецем на роль Павла I и впоследствии Арбенина. Работали с ним над «Павлом I» Мережковского, я репетировал Александра I вторым составом в паре с Борисом Плотниковым. Но вот выйти на сцену с Олегом Ивановичем не довелось, играл Боря Плотников, царство ему небесное. И это справедливо: я был юн и зелен, нельзя выпускать такого рядом с мастодонтами, слишком разный профессиональный вес. Но мне повезло, потому что я присутствовал на репетициях, пробовал, был с ними на одной площадке, и хотя бы на репетициях они были моими великими партнерами.
В Театре Армии моими учителями были Нина Афанасьевна Сазонова и Владимир Михайлович Зельдин. У нас были совместные спектакли. И в силу молодости тогда воспринимал это как данность.
— Они вас обожали.
— Потому что мне было 26 лет, юноша, ничего не понимающий ни в жизни, ни на сцене, с открытым забралом! Я их безумно любил. И они отдавали мне тем же. Но это было не просто общение, а школа. Нина Афанасьевна периодически говорила какие-то слова: «Саша, это не очень. Попробуй так», — это же всегда очень отзывается у молодых. Дед, так все любя называли Зельдина, отводил меня в сторону и говорил: «Сашка, так не делай, а здесь — лучше вот так... Тут тебя не слышно, совсем не слышно...» Это школа. А потом ты уже начинаешь самостоятельный путь и, может быть, где-то что-то стирается, но в нужное время начинает всплывать и занимает все больше и больше места. И сейчас ты уже понимаешь, как они были правы, как точно все знали по поводу жизни в театральном мире.
