Юлию Снигирь на роль жены главного героя я нашел не сразу. Смотрел других актрис, с кем-то даже встречался. Когда оказалось, что Юлия сможет сниматься, решил: никого больше не ищем. В ней есть индивидуальность, есть сочетание, необходимое для героини. С одной стороны, она лирична, женственна, манка, с другой — на экране остается ощущение, что она умная женщина, это очень важно. Можно иметь одно и не иметь другого, а в Юлии есть все, еще и порода. Ее героиня Анна любит своего мужа, ценит его выдающиеся способности, поэтому так мучительно воспринимает, как ей кажется, его предательство.
— Финал «Петрополиса» показался мне грустным. Высшие силы, внеземные цивилизации призвали сильных мира сего среди землян договариваться, не конфликтовать, но не были услышаны. В правящей миром элите взыграли амбиции. Можно ли людям на что-то надеяться?
— Надежда, конечно, есть. Для меня финал истории — метафора. Все-таки наше кино фантастическое, несмотря на весь реализм происходящего. Позитив вижу в том, что мы стоим сейчас перед трудным, тяжелым, больным переломом. Рано или поздно он все равно произойдет, но мы не знаем когда, и никто не знает.
В финале герой идет по реальному, но абсолютно пустому Петербургу, где нет никого, но есть он. А еще ему возвращены жена и ребенок. То есть он как новый Адам перевернул старую страницу жизни и начал все заново в мире, где наконец-то будут стерты комплексы, амбиции, чудовищное высокомерие.
Это витает в воздухе. Сами того не ожидая, мы многое предсказали в 2016 году, и не только в спектакле, который стал «Петрополисом». Я постоянно наблюдаю за зрительскими реакциями. К примеру, несколько лет назад я поставил «Швейк. Возвращение». Некоторым зрителям спектакль тогда не понравился: не смешно, почему Швейк не такой, как мы привыкли, не сыплет анекдотами? А там был сделан акцент на второй части, где Швейк идет на войну. Все это есть у Гашека, никто ничего не придумывал. Неслучайно Брехт потом написал пьесу «Швейк во Второй мировой войне».
У нас Швейк возвращается через сто лет и видит: мало что изменилось. Конечно, спектакль получился горьким, серьезным, некоторым зрителям это не нравилось. Сейчас он воспринимается совершенно по-другому. Жизнь изменилась. Ни у кого даже не возникает мысли: смешно, не смешно. Наоборот, думаю, если бы было смешно, это вызывало бы удивление. Все меняется, такое случается в творчестве: чувствуешь что-то, что витает в воздухе, и попадаешь. Сейчас есть ощущение, что мир должен все-таки измениться, верю, что в лучшую сторону.
