— Давай пригласим Янковского.
А Мережко после «Родни» был в ссоре с Михалковым.
— О, давай! — обрадовался он и дал почитать сценарий Янковскому.
Я приехал в Москву, пришел в «Ленком», где Олег служил. Ему сценарий понравился. Правда он на тот момент моих картин — ни «Каштанки», ни «Бирюка» — не видел, ничего обо мне как о режиссере не знал. И сказал, что, мол, не обижайтесь, но, наверное, сниматься не буду.
— Если, — говорю, — согласитесь, на любом фестивале получите приз за главную мужскую роль. Но это будет не ваш приз, а мой.
— В каком смысле?
— Это фильм про меня. Вы будете играть меня.
Ну что за разговор с известным актером? Но Янковский, видимо, проникся, увидев, что человек уверен в себе, знает, что предлагает. Улыбнулся и протянул руку:
— Согласен.
Думаете, сценарий сразу прошел? Нет, мы его хитростями протолкнули:
— Да о чем вы говорите? Ничего такого там нет! Мы снимаем про плохого человека, про плута!
— А впечатление, что он у вас положительный.
— Ни в коем случае!
— «Полеты...» сразу понравились Андрею Тарковскому.
— Он меня и как режиссера, и по-человечески любил. Мы же в первый раз встретились, когда я в Москву прилетал за письмом, которое они со Шкловским написали в поддержку Параджанова. Разговорились. Я был молодым, в режиссуре еще никто, но нахальным. Говорю:
— Ваше «Зеркало» гениально, но я бы убрал первую сцену, ту, где мальчик произносит: «Я могу говорить». А начал бы с той, где героиня Тереховой сидит на изгороди и к ней сквозь высокую траву идет незнакомый мужчина — герой Анатолия Солоницына.
— Странно, — не слишком по-доброму глянув на меня, ответил Андрей, — то же самое предложил мне Ермаш. (Филипп Ермаш, тогдашний председатель Госкино. — Прим. ред.)
— Так это вы для него и сняли...
Мне потом рассказывали, что Тарковскому никто про его кино не смел говорить подобное, тем более коллега. Но тут он, видно, почувствовал, что сказано искренне и с восхищением его талантом. С тех пор мы дружили, я бывал и у него дома, и в монтажной. В 1979-м, вспоминаю, в Госкино вышел злой со своим сценарием из начальственного кабинета, где услышал нет, подошел к лифту — а сзади голос: «Ну конечно, Бирюк, — уже и своих не узнаем». Обернулся — Андрей!.. Это была наша последняя встреча: вскоре он уехал за границу, откуда уже не вернулся.
В Швеции Тарковский увидел «Полеты...», о чем я прочитал потом в книге про него. Услышал, что картина идет где-то в городе, и пошел смотреть, а после окончания от восторга просто прыгал (надо было знать Андрея, человека замкнутого, сдержанного, строгого на оценки даже к сделанному друзьями) и проявил неслыханную щедрость — позвал всех, кто был с ним, в ресторан. Шведы удивлялись:
— Банальный же фильм, мужчина изменяет жене, у него любовница постарше, любовница помладше — что особенного?
Тарковский закричал:
— Вот (тут шло матерное слово) — они никогда нас не поймут!
— Но картину иностранцы все-таки поняли, Марчелло Мастроянни к примеру...
— Да, я должен был снимать с итальянцами фильм по роману Макса Фриша «Назову себя Гантенбайн». Продюсеры решили пригласить Мастроянни, а он меня совсем не знал, дали ему посмотреть «Полеты...» и «Поцелуй». Мастроянни проникся:
— Роман, сними меня в таком фильме, как «Поцелуй».
— Тебе не понравились «Полеты...»?
— Понравились, но я похожее уже делал. А в «Поцелуе» та роль, которая у этого артиста...
— Янковского?
— Да, такого я хочу сыграть.
Я не хотел снимать Мастроянни: у него уже было одутловатое лицо. Не видел я его в этой роли как типаж. Продюсер уговаривала: «Рома, иначе денег не найдем». Но вдова Фриша запросила невероятную сумму за право экранизации, и проект порушился.
