— Что, на твой взгляд, стало первым, скажем так, нормальным рисунком?
— «Стена, ватник и сапоги». Когда отправился-таки поступать в художественное училище, этот рисунок сыграл важную роль. Там ребята-абитуриенты предъявляли какие-то папки большие: рисунок кисти, рисунок головы... Я-то после армии — ничем подобным не запасся. Мне объявляют: «Вы не подготовлены, у вас нет рисунка головы, у вас нет гипсовой композиции...» И вдруг увидели ватник с сапогами. Один этот «ватник» все и решил, записали на экзамены. Никаких льгот я как воин-интернационалист не имел. Ветеран какой войны? Меня, кстати, посреди экзаменов на переподготовку забрали, пока уворачивался, экзамены закончились. Потом опять поступал... Вообще-то я учился в трех разных художественных учебных заведениях, но окончил только одно — Ленинградское художественно-графическое педагогическое училище.
— Расскажи о первом перформансе, который самому понравился.
— Я тогда работал в очень серьезном НИИ — метрологии. Бог знает, что они там исследовали научно. До сих пор для меня их метрологическое содержание — тайна, покрытая мраком. А вот форма этого содержания моя. Я ведь работал в секторе дизайна и промграфики. Такой вот несерьезный сектор посреди серьезных исследований. Времена были доисторические, допотопные. До «современного искусства», о котором никто еще и не догадывался. Вся наша жизнь — «серо, налево и кругом» — расцвечивалась только молодостью и желанием, чтобы скучно не было. Когда выпьешь, как понесется... Да, так вот, прихожу однажды на работу. На дворе 1980 год, август, Ленинград, окна открыты, ветерок. Все заняты делом: кто-то по телефону треплется, кто-то вяжет, кто-то анекдоты травит. За соседним столом хорошенькая сотрудница работает — моделирует себе одежду из казенной кальки, которой у нас было полно. Раскладывает: хлястик сюда, рукав туда, карман вот такой будет. Я вроде ни при чем, но август же — ветерок, молодость, миловидная девушка рядом. Схватил я эту выкройку из кальки с неясным, туманным ощущением, ну и понеслось! Сначала все склеил. Потом вдохновенно все помял, потом задул аэрографом — коричневой тушью. Фактура кожи получилась. Держу в руках кожаный плащ. Ты вообще представляешь себе, что такое в восьмидесятом кожаный плащ? За него можно все отдать! Можно друга предать, можно за него замуж выйти, умереть. Из окна высунулся на улицу:
— Девушки, кожаный плащ югославский нужен?
— А сколько?
— А нисколько!
Положил предусмотрительно в карман «плаща» бумажку с номером своего телефона и выпустил его в окно. Ветерок подхватил это чудо, рукава распластал как крылья, полетел мой плащ, размахивая кушаком, к Фонтанке. Девушки, ясное дело, за ним. Настоящий перформанс, только тогда никто не знал таких слов.
А однажды я вынес из режимного института метрологии четырехметровый катер. У нас был один сотрудник — заядлый рыбак и охотник. В цехах при институте в то время что-то строили для отечественной метрологии, какие-то секретные опытные образцы из больших листов высококачественного дюралюминия. И сотрудник тоже строил, а в свободное время мастерил себе катер для поездок по Чудскому озеру. Из того же высококачественного дюралюминия. Большой такой катер, солидно скроенный. Завершил он строительство и пригорюнился: как вынести катер с режимного объекта? Из засекреченного института! Через засекреченную проходную! Я его успокаиваю:
