Но чтобы от других не отличаться, я день начинал с того, что вымазывался соляркой по самые уши. Грязнее меня там никого не было. Таких придурков тоже вроде не попадалось. Я еще имидж себе затвердил: широко открытый от удивления рот, немигающий взгляд, старательно-суетливые движения. Выжил в Красной армии только благодаря тому, что мастерски прикидывался идиотом. Постепенно научился пачкаться так быст-ро, что образовывалась уйма свободного времени, а из-за славы придурка меня никто особенно не трогал. Так что в свободное время чеканку делал и сбывал ее какой-то тетке. Тетка оказалась женой адмирала. Мы с ним однажды встретились... Это как бога увидеть. Адмирал! Хороший он был мужик. «Так вот, — говорит, — куда мои денежки уходят, живу как в почтовом ящике из-за тебя. Всюду — железо».
Все это происходило до того как нашу подводную лодку отправили на войну, в которой СССР, упаси бог, не участвовал. Мы — да, а он, СССР, — нет!
— Службу твою скучной не назовешь!
— Естественно. Возвращаемся мы как-то с приятелем из самоволки в часть, а у нас на территории фашистов видимо-невидимо, и все на мотоциклах. Представляешь, 1973 год на дворе, а в городе — немцы... Оказалось, кино снимают, «Командира счастливой «Щуки». Из ГДР плавказармы пригнали длиной до горизонта, а в них туалетов — тоже до горизонта. Вот нас с дружком и отправили драить «очки». Картина в этих казармах, надо сказать, была та еще. Сама понимаешь, аж из ГДР шли. Одними зубными щетками красоту не наведешь. Смотрим — в углу баллоны со сжатым воздухом стоят. И я смекнул, как можно к работе творчески подойти, а заодно получить быстрый результат. Отвинтили мы краник у баллона и в очко шланг засунули... Воображением обладаешь? Все, что из дружественной ГДР привезли, с нечеловеческой силой наружу полезло. Сама понимаешь, не «Шанель № 5». По стенам, по потолку стекает, шипит, пенится и — наружу... На дворе полярная ночь, кругом лучи прожекторов мечутся, матросы в противогазах, сирены воют, газовая атака!
Нас, голубчиков, тоже изгвазданных, конечно, на губу закатали. На пятнадцать суток.
А потом наша лодка отправилась воевать. Война Судного дня между арабскими странами и Израилем. Поскольку Советский Союз в той войне не участвовал, то арабами как раз мы были, только мы во всей этой каше плохо разбирались. С нами особенно не делились и в боевые планы не посвящали. Просто пришли рабочие и заварили буи.
— Это зачем?
— Чтобы не всплывали, чтобы по буям утонувшую лодку не нашли. Советских же субмарин там не было. Ну, отправились мы в поход.
— И как тебе служилось в походе?
— На самом деле там хорошо было служить. Нам вино давали, спирт... Спиртом, правда, надо было обтираться, но мы ходили грязные, зато пьяные и довольные. Шли долго, секретно, на большой глубине. Моряки говорили: «Скорее бы уж этих арабов побить — и домой!» Кто ж знал, что арабами как раз мы и были.
— Когда демобилизовался, больше в море не тянуло?
— Дал слабину, снова попросился плавать. В порту показали мое личное дело, а там чего только нет: наушничество, доносы, наветы всякие... Стало понятно: никогда мне больше за границу не попасть! И я устроился в порт на должность «не бей лежачего» — матросом на плавкран. Сутки через трое. Сутки работаешь, трое — рисуешь.