Илья Репин: блестящая карьера и трагическая любовь великого художника

Бывало, что в поисках нового решения Репин совершенно портил картину. Но указывать ему на это было бесполезно.
Ирина Стрельникова
|
05 Августа 2015
Портрет художника Ильи Репина, находящийся в доме-музее «Пенаты». Репродукция А. Михайлова
Портрет художника Ильи Репина, находящийся в доме-музее «Пенаты». Репродукция А. Михайлова
Фото: ИТАР-ТАСС

Илья Репин родился 5 августа 1844 года в украинском городе Чугуеве. С ранней юности мальчик работал иконописцем. Освоив рисунок и тушевку, необходимые для поступления в Академию художеств, талантливый юноша с успехом прошел конкурс и переехал в Петербург. Уже в конце первого семестра Репин получил серебряную медаль на выставке Академии. С самого начала творческой карьеры Илья стал одной из ключевых фигур русского искусства. С 1870 по 1873 год художник был занят написанием картины «Бурлаки на Волге», сюжет для которой он увидел двумя годами ранее во время работы над этюдами. Это полотно, показывающее тяжелейший труд тянущих корабли бурлаков, по праву считается одной из ярчайших работ Ильи Репина. В статье рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем о творческой карьере великого художника, а также о том, почему из-за второй супруги Илья Репин рассорился со всеми своими друзьями.

На Всемирной выставке в Вене репинские «Бурлаки на Волге» стали главной сенсацией, и в России этим гордились. Все, кроме министра путей сообщения. «Вы, батенька, два года свою картину писали, а я за эти два года свел на нет такой допотопный способ транспорта! Ей-богу, зря только опозорили Россию!» — пенял министр живописцу...

Репин обедал, когда к нему ворвался сосед и добрый друг Корней Чуковский.

— Илья Ефимович, страшное несчастье! Мне только что звонили из Москвы. Ваша картина «Иван Грозный и сын его Иван»… От нее остались одни лоскуты! Три пореза сверху донизу! Какой-то сумасшедший набросился с ножом. Вам надо срочно ехать спасать картину!

— Друг мой, садитесь же за стол. Вы любите картошку с прованским маслом? По-моему, очень вкусно.

Чуковский еще сбивчиво восклицал что-то, а Репин словно не желал понимать и продолжал обедать. И только старческие руки его в рыжих пигментных пятнах слегка дрожали.

Спустя несколько дней Репин все же решился ехать в Москву. До станции он шел по пустынным улицам Куоккалы, мимо заколоченных дач, сугробов до крыш, низкорослых северных сосен. Его голос слабел на ветру, да и не с кем здесь было разговаривать. Зимой пестрая дачная публика разъезжалась и оставались только суровые финны, дырявившие лед залива, чтобы извлечь со дна глыбы гранита. Что ему, рожденному под жарким украинским солнцем, большую часть жизни прожившему в Петербурге и Москве, была эта заснеженная финская глушь? Много позже, уже после смерти Ильи Ефимовича, это место получит его имя и станет именоваться Репино, но стало ли оно ему хоть сколько-нибудь родным? Впрочем, в столицы, старую и новую, Илья Ефимович еще меньше рвался.

...Сошел на перрон в Москве — и началось! Репина все узнают, докучают, показывают пальцами, экзальтированные дамочки даже визжат. Сущая мука! Зато с «Иваном Грозным» дело обернулось не так плохо, как могло бы. Грабарь, новый глава Третьяковской галереи (прежний ушел в отставку сразу после несчастья с репинским творением), успел собрать реставраторов, наклеить картину на новый холст. Дальше Илья Ефимович взялся реставрировать сам.

А через месяц новая напасть на седую репинскую голову: молодые, ретивые модернисты из группы «Бубновый валет», ярые противники натурализма в искусстве, выступили в поддержку арестованного Балашова — того самого душевнобольного вандала, что изрезал «Ивана Грозного». Собрали диспут в Политехническом музее, лектором пригласили эксцентричного Макса Волошина. С видимым удовольствием жонглируя словами, лектор доказывал, что между понятиями «реальное» и «натуральное» нет ничего общего и реалистами следует считать не передвижников во главе с Репиным, а футуристов.

Картина Ильи Репина «Бурлаки на Волге» (1870—1873 гг.)
Картина Ильи Репина «Бурлаки на Волге» (1870—1873 гг.)
Фото: Ираклий Чохонелидзе /ИТАР-ТАСС/

— Чему вы усмехаетесь, Илья Ефимович? — спросили во время этой вакханалии у Репина его сторонники, сбившиеся на задних скамьях.

— А я вспомнил, как ко мне в гости приходил поэт Хлебников, тоже из футуристов. Талантливый! Хотел я его портрет нарисовать, а он мне отвечает: «Меня уже рисовал футурист Давид Бурлюк. В виде треугольника. Вышло непохоже...»

На задних скамьях рассмеялись, ничуть не смутив этим Волошина. Тот уже доказывал, что Репин своей кровавой картиной провинился перед душевнобольным Балашовым, и требовал судить художника судом присяжных.

Илья Ефимович оправдываться не хотел, но поклонники чуть не силой поставили его на сцену. Он начал говорить убедительно, но, сбитый свистом и улюлюканьем, стушевался и, досадливо махнув рукой, полез со сцены. В зале тем временем завязалось форменное побоище.

В тот вечер Репин остервенело заканчивал реставрацию. А положив последний мазок, сел на извозчика и уехал на вокзал, домой, в Куоккалу. К счастью, глава Третьяковки вовремя увидел, что натворил с картиной автор: лицо царя было прописано в каких-то диких лиловых тонах. Грабарь схватил губку и на свой страх и риск стер краску, пока не высохла. Неделю опытные реставраторы мазок за мазком заново восстанавливали места порезов, пока картина не стала прежней. Репину ничего не сказали, положившись на авось. А ведь Илья Ефимович славился гневливостью!

В следующий раз он приехал в Москву спустя несколько месяцев, прошелся по галерее, постоял, ссутулившись, перед «Иваном Грозным» и… ничего не сказал! «Не заметил», — с облегчением вздохнул Грабарь. А на выходе из галереи Илья Ефимович сорвался. Все из-за одного незнакомца, попросившего подписать какие-то дикие, бездарные этюды, якобы репинские. «Что это за гадость? — свирепствовал Илья Ефимович. — Да, я стар и бессилен! Я уже давно не могу написать ничего стоящего. Был Репин, да весь вышел! Ну и оставьте меня в покое, торгуйте моими картинами и моим именем. Но не смейте обращаться со мной как со слабоумным! Я еще не так плох, чтобы не отличить своих собственных работ, в каждую из которых я вложил по нескольку лет жизни, от чужих подделок!» Грабарю, слышавшему все это, сделалось дурно…

Бурлаки в бильярдной

Тридцать лет прошло с тех пор, как Репин принялся за «Ивана Грозного». Сюжет родился в его воображении, когда дочь Верочка делала гимнастику, упала с трапеции, разбила лицо. Переполох, мать бежит с водой, а Илья Ефимович умоляет подождать. Он смотрит на струйки крови, запоминает их направление. Его давно будоражит мысль написать «кровавую» картину в духе Гойи...

Одну комнату в доме отвели под «апартаменты царя» — обставили ее в соответствии с эпохой, и Репин часами сидел там, проникался атмосферой. Он сам скроил и сшил костюмы своих воображаемых героев: черный — для царя, розовый — для царевича. В поисках натурщиков Илья Ефимович бродил по улицам. Он присмотрел было одного мастерового и даже, чтобы увидеть, каково выражение ужаса на этом лице, бросился на беднягу из-за угла в темном переулке. Увы! Лицо оказалось недостаточно выразительным. Как это часто бывает, искал Репин далеко, а нашел близко. В цари Илья Ефимович определил художника Мясоедова, а в царевичи — писателя Гаршина. «Гаршин красив, как красная девица, при этом в его лице есть какая-то обреченность, — восторгался Репин. — Именно то, что нужно: человек с таким лицом будто бы обречен скоро погибнуть». (Лицо не обмануло: скоро Гаршин в приступе психической болезни покончит с собой, бросившись в лестничный пролет.) Когда Репин закончил картину, он и сам испугался: «Никому не хочется показывать этого ужаса. Я обращаюсь в скупца, тайно живущего своей страшной картиной».

Наконец он решился представить ее публике. Первые зрители ошеломленно молчали. «Стоят, как перед покойником», — волновался Репин. Потом оказалось, что мнения разделились: одних картина привела в восторг, у других вызвала отвращение. Страсти разгорелись нешуточные. Профессор-анатом Ландцерт прочитал лекцию о прегрешениях в анатомии фигур царя и царевича: мол, не могло быть таких поз. Два студента, поклонники Репина, поднялись со скамей и в точности воспроизвели эти позы. «Но крови-то столько точно вытечь не могло!» — взвизгнул профессор. Кончилось тем, что высочайшим указом картину запретили. Три месяца репинский шедевр провисел в закрытой комнате у Третьякова, прежде чем стараниями художника Боголюбова, принятого при дворе, удалось снять запрет. Никогда еще Репин не был так популярен, как в тот год!

Впрочем, он смолоду был избалован успехом. Карьера задалась как-то сразу: приехал из украинского города Чугуева в Петербург этакий полуграмотный парубок, сын военного поселенца, и за год освоил рисунок, тушевку и все остальное, необходимое для поступления в Академию художеств. 25 рублей за обучение внес в кассу один генерал, с кухаркой которого в молодости дружила мать Репина (благодарный Илья целовал атласную полу генеральского халата). Уже в конце семестра талантливый юноша получил серебряную медаль на выставке Академии. И с тех пор каждый год отхватывал то «серебро», то «золото». Однокашник, энциклопедически образованный Адриан Прахов, отчаянно завидовал Илье: «Наш запорожец опять приходил ко мне спрашивать, какие костюмы носили египтяне, ведь в Академии дали египетскую тему. Но до Репина плохо доходят мои россказни, пришлось мне взять в руки кисть и набросать эскиз. Он его чуть тронул, подправил, сдал — и медаль! Весьма смешной господин, взял привычку по-городскому разговаривать, к каждому слову прибавляет «субъективно и объективно». Но как дело доходит до живописи, так первый номер — непременно господину Репину. И ведь не через раз, а всякий раз!».

Но сказать, что репинский успех был легок, не могли даже завистники. Илью вечно преследовала мысль, что можно сделать лучше, и вполне, казалось бы, готовое творение застревало на мольберте на долгие месяцы, а то и годы. Бывало, что в поисках нового решения Репин совершенно портил картину. Но указывать ему на это было бесполезно. «Лицемеры! Святоши! Я поступаю так, как чувствую, а вы все удумываете! Ах мудрецы, скажите пожалуйста! Может, я и ошибаюсь сегодня, а вы ошибетесь завтра, потому что нет нерушимых истин!» — кипятился он. Впрочем, на другой день извинялся: «Кажется, я давеча сказал что-то лишнее, перезабудьте все это поскорее!» На последнем курсе он чуть сгоряча не ушел из Академии: задана была тема «Воскрешение Христом дочери Иаира». «Надоели эти древние времена!» — ругался Илья. Его уламывали: «Ну что тебе стоит? Напиши картину, возьми итоговую золотую медаль, ведь к ней прилагаются шесть лет житья за границей за казенный счет!» Ни у кого уже не было сомнений, что, если Репин возьмется за картину, золотая медаль у него в кармане! Так и вышло. А казенный пенсион пришелся ему очень кстати — Репин как раз собрался жениться.

Илья Репин с детьми
Илья Репин с детьми (1887 год)
Фото: ИТАР-ТАСС

Он был влюблен не столько в смуглую, бледную, диковатую Верочку Шевцову, «особу миниатюрного формата», сколько в ее семейство — веселое, легкое. В доме Шевцовых вечно пели, танцевали, играли в фанты и ничуть не заносились перед неотесанным украинским самородком. Вот Илья и обручился с Верочкой. Ему было 27 лет, ей — всего 16. В первую поездку на Волгу за натурой для «Бурлаков» Репин отправился уже женихом. А в последнюю, досмотреть последние детали, поехали вместе, в свадебное путешествие.

Осенью 1872 года у молодых супругов родилась дочь, тоже Верочка. Как только она чуть-чуть окрепла, а «Бурлаки» были закончены, семейство, наконец, отправилось за границу, на казенный пенсион. «Держись, Европа, мы погрохочем на твоих небесах», — храбрился по дороге Репин. И, приехав, принялся грохотать. В парижском салоне под музыку Сен-Санса плясал гопак и ругал новомодных импрессионистов. Рим осмотрел с пристрастием и назвал никчемными развалинами. В Дрездене насмехался над Рафаэлем. И все это — абсолютно искренне, без рисовки и позерства. Просто ему мало было красоты, душа просила правды, гражданских тем. Все эти мысли и впечатления Илья Ефимович излагал в письмах к другу, петербургскому критику Стасову, а тот возьми и опубликуй эти письма в «Пчеле». Что тут началось! Особенно неистовствовал поклонник Рафаэля и всего высокого в искусстве Тургенев. Репин переживал: «Я — глава семейства, а меня дуроломом на всю Россию ославили!» Напоследок он написал свою, русскую версию излюбленного импрессионистами сюжета — «Парижское кафе». Картина провалилась в Париже, а дома и вовсе вызвала насмешки: «Вам ли, с вашей хохляцкой кровью в жилах, рисовать французских кокоток?» Словом, проведя за границей вместо положенных шести лет всего два года, Илья Ефимович плюнул на пенсион и с большим облегчением вернулся в Россию.

На родине жизнь была куда интереснее! Умы покоряло Товарищество передвижных выставок во главе с Крамским, и Репин вошел в их ряды. С передвижниками связаны поистине золотые годы его жизни. Семнадцать лет, за которые были созданы «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», «Крестный ход в Курской губернии», «Не ждали», тот же «Иван Грозный»… Семнадцать лет братства с равными ему и по таланту, и по силе духа людьми: Крамским, Суриковым, Поленовым, Серовым… Семнадцать лет всеобщего уважения и даже преклонения, ведь Репина в России ценили выше, чем любого другого художника.

Вот это-то всеобщее поклонение и сыграло с Ильей Ефимовичем злую шутку. Им, урожденным чугуевским мещанином, увлеклись самые блестящие светские дамы: княгиня Тенишева, баронесса Икскуль. Они приглашали его в свои салоны — и он научился говорить пустяки и оставлять в альбомах легкие зарисовки. Они осаждали его просьбами о портретах — и мастерскую Репина заполонили слуги, модистки с новыми платьями, шляпные коробки, собачки… Они флиртовали с ним — и Илья Ефимович терял голову. Из демократа он стремительно превращался в либерала, хотя актуальных, гражданских тем в живописи не оставлял. Но даже самые дерзкие, оппозиционные его работы оседали по великосветским домам — до того Репин был в моде. Еще «Бурлаков» в свое время купил великий князь Владимир Александрович и повесил в собственной бильярдной. А явно революционную «Манифестацию 17 октября 1905 года» приобрел член Государственного совета. Удачнее всего удалось продать «Запорожцев» — самому царю. Впрочем, как тут оценить: 35 тысяч рублей за плод 12-летнего труда — это много или мало? Как бы то ни было, Илья Ефимович купил на эти деньги поместье в Витебской губернии. Теперь он наблюдал за работниками не в поисках натуры, а с мыслями о хозяйстве. Он писал Стасову, что время вывозить навоз, что местные мужички покупают у него овес и ячмень. На целый год страстный Илья Ефимович нашел счастье во всей этой пасторальной идиллии! С сыном Юрием курил махорку, посмеивался над дочерью Надей, которая ходила по поместью босиком в костюме деревенского парня. Жена Вера Алексеевна, хоть и не сочувствовала всем этим беспорядкам, дипломатично молчала. В тот год они выглядели почти счастливой семьей…

Берегитесь женщин

С Верой Алексеевной супружеского счастья не вышло, и это стало очевидно в первые же годы. Она хотела внимания, а Илья Ефимович... Он все старался объяснить ей: «Искусство я люблю больше добродетели, больше, чем близких, чем всякое счастье жизни. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница — неизлечимо»... Он то творил, то купался в славе, жена же с возрастом сделалась блеклой, какими бывают растения и женщины, оставленные в тени. А он все чаще влюблялся и изменял. «Не распущенностью была любвеобильность Ильи Ефимовича, — вспоминала одна из его пассий, художница Марианна Веревкина. — В нем жила потребность душевного восторга. Жену его было искренне жаль, но в ней не хватало чего-то такого, чем Репин мог бы восхищаться. Блеска, оригинальности, образования». Бывало, что за обедом у Репиных летали тарелки. Супруги то расходились, то сходились вновь, дети ходили от отца к матери. Финальную точку в этой затянувшейся семейной трагедии поставил короткий роман Веры Алексеевны с сыном художника Перова. Ко всеобщему облегчению, супруги, наконец, разъехались. Только вот дети держались теперь с отцом холодно и пренебрегали решительно всем, что от него исходило... кроме его денег.

Художник Илья Репин пишет автопортрет в своей усадьбе «Пенаты»
Художник Илья Репин пишет автопортрет в своей усадьбе «Пенаты»
Фото: ИТАР-ТАСС

Репин страдал, но со временем нашел утешение — в лице богемной женщины, сочинительницы декадентских романов и повестей Натальи Борисовны Нордман. Знакомство началось со ссоры: Нордман пришла к Репину в мастерскую со своей приятельницей княгиней Тенишевой. Пока княгиня позировала для портрета, Илья Ефимович попросил новую знакомую развлечь их чтением стихов поэта Фофанова, которого он искренне почитал. Нордман была в одном из своих «взвинченных» настроений и из чистого упрямства стала читать печальные стихи с нарочитой пародийной издевкой. Репин в сердцах бросил кисти и выставил посетительниц вон. А через несколько лет судьба снова свела его с Нордман. Она покорила его своей бойкостью: знала три иностранных языка (что Илья Ефимович с его пробелами в образовании считал за высшую доблесть), легко рассуждала об искусстве и презирала паразитизм. Репину все это было мило, особенно по контрасту с собственной семьей. Впрочем, он совершенно не разбирался в женщинах.

Зимой 1900 года он переехал к ней в Куоккалу, в имение, которое Нордман высокопарно называла «Мои пенаты». Ему было всего 56 лет, для многих — время расцвета. Но не для Репина. «Пенаты» словно перемололи его, переделали на свой лад, отравив ум и душу, наполнив его жизнь массой всевозможных мелочей, противоречивших его прежним вкусам. В саду у забора — башня Шахерезады, чуть дальше — храм Изиды, озеро Свободы со скалой Прометея, площадь Гомера и, наконец, пруд Рафаэля. Того самого Рафаэля, которого Репин когда-то столь яростно отвергал!

По средам они с Нордман принимали гостей, множество знакомых и незнакомых людей, желавших видеть Илью Ефимовича. На станции с утра ожидали извозчики и, не спрашивая, куда везти, ехали прямо к «Пенатам». У ворот гостей никто не встречал, зато по пути их следования всюду были развешаны таблички: «Извозчикам платите при отъезде с дачи», «Самопомощь! Весело бейте в тамтам и заходите!», «Не ждите прислуги, ее нет, раздевайтесь сами». Репин потом разъяснял ошарашенным гостям: «Наталья Борисовна считает унизительным эксплуатировать чужой труд».

Главным ритуалом репинских «сред» в «Пенатах» был обед за особым круглым столом: по кромке стояли тарелки и приборы, тут же были устроены выдвижные ящики, куда следовало убирать за собой грязную посуду. А середина стола вращалась, и на ней ставились кушанья. Потяни за одну из многочисленных ручек — и нужное блюдо перед тобой. Самопомощь! Вот только несчастные репинские гости все никак не могли к этому приспособиться: только занесут половник над супницей, желая налить себе щей, как чья-то рука повернет стол, щи уедут, и пустой половник зависнет в воздухе самым глупым образом.

Кроме идеи самопомощи Нордман была увлечена еще и вегетарианством, и меню на репинских обедах было соответствующим: картофель в разных видах, рисовые котлеты, огурцы, капуста, консервированные фрукты. Зато подавалось много вина, до которого Наталья Борисовна была большой охотницей. Курить обыкновенным манером в столовой запрещалось, но в печку была встроена граммофонная труба, куда можно было выпускать табачный дым. За обедом больше всех говорила хозяйка. К примеру, рассказывала, что намедни выпустила поваренную книгу для голодающих — с рецептами блюд из сена и подорожника с прибавлением грецких орехов, миндаля и ванили.

«Надо же, чтобы великий Репин, такой чуткий на всякую фальшь, участвовал в этом спектакле?!» — судачили гости по дороге назад. На станции они шли в буфет и сметали там все, поражаясь, как Илья Ефимович еще не протянул ноги при своем скудном питании. Местный буфетчик рассказывал, что прислуга в «Пенатах» вопреки всем плакатам имеется: и горничная, и кухарка, и посудомойка. Просто они по приказу Натальи Борисовны прячутся от гостей в задних комнатах. «А кто же убирал бы комнаты, готовил обед на сорок персон, доставал из ящиков грязную посуду?»

Очень скоро Репин рассорился со всеми прежними друзьями. Последней каплей стала книга Нордман «Интимные страницы». Там была напечатана какая-то пьеска, потом воспоминания об их с Репиным посещении Ясной Поляны: о том, как великий старец сначала не желал признавать в Наталье Борисовне «своего брата-писателя», игнорировал ее и разговаривал только с Репиным, а потом за обедом вдруг посмотрел на нее и сказал: «Передайте же Наталии Борисовне квасу». Оканчивалась книжка злословием в адрес Сурикова и других художников. Обложку украшала репродукция с картины Репина: Нордман сидит за письменным столом, а рядом на стуле зевает во всю пасть комнатная собачка.

Самое скверное, что ничего другого Репин писать уже не мог. И дело было не только в правой руке, начавшей болеть и сохнуть еще со времен «Запорожцев». Просто стоящих сюжетов в воображении больше не рождалось. Кончилось тем, что Илья Ефимович написал какую-то даму в желтом платье и с вороном на оголенном плече. «Совершеннейшее декадентство, — возмущался Стасов. — А все из-за того, что сидит безвылазно в своей «Квакале» и ни на шаг от своей Нордманши. Вот чудеса-то: уж подлинно ни рожи ни кожи — ни красивости, ни ума, ни дарования, просто ровно ничего, а словно пришила великого человека к своей к юбке!»

Чуть ли не единственным другом был теперь для Репина Чуковский, тоже живший в Куоккале. Познакомились они презабавным образом. Однажды к Чуковскому по крутой лестнице поднялся пожилой незнакомец в простой шинельке и деревенских варежках, по виду посыльный, и передал письмо: «Со станции, меня по оказии просили захватить...» Чуковский вскрыл конверт и оторопел: «Пользуясь любезностью Ильи Ефимовича Репина, который доставит вам эту записку, спешу сообщить...» Дальше читать не стал, во все глаза уставился на легендарного живописца. А тот уже стоял перед книжной полкой и искренне восхищался: «Вы что, читаете по-английски?!» Завязавшейся дружбе способствовала и симпатия, которую Чуковский отчего-то испытывал к Нордман. Хотя и посмеивался потихоньку над ее фанатизмом.

Ленинградская область. Музей-усадьба художника Ильи Репина «Пенаты»
Ленинградская область. Музей-усадьба художника Ильи Репина «Пенаты»
Фото: Николай Науменков /Фотохроника ТАСС/

...Этот фанатизм и сгубил Наталью Борисовну. Она восстала против мехов, облачилась в холодное пальтецо (в такое же нарядив и Репина), потом увлеклась танцами босиком на снегу под граммофон, простудилась, заработала туберкулез, осложненный алкоголизмом, уехала лечиться в Швейцарию и там умерла.

К Илье Ефимовичу сразу приехали дети, и порядки в доме изменились. Были возвращены бифштексы и шубы, прислуге не велели больше прятаться. О Нордман Илья Ефимович даже не решался вспоминать вслух. Только однажды, в день ее рождения, когда в одно из открытых окон влетела какая-то серенькая птица и уселась на бюст Натальи Борисовны, он сказал: «Может быть, это ее душа сегодня прилетела» — и долго молча смотрел куда-то вдаль...

Теперь в доме заправляла старшая дочь, Вера. Она хозяйничала в шкафах с рисунками, продавая все, что можно, и спускала деньги на модисток, парикмахеров и любовников. Репин старательно не замечал всего этого и бесконечно благодарил свою девочку за то, что она взяла на себя хозяйство. Психической болезни другой дочери, Нади, он также не желал признавать и все побуждал несчастную к рисованию, совал в руки карандаш — Надя брала и покорно, с безвольной улыбкой, зарисовывала угол стола или край буфета. Что же касается Юрия, он, к великому огорчению отца, женился на кухарке. Зато занялся живописью. Иногда он приходил в мастерскую Ильи Ефимовича со своей палитрой, писал что-то, выслушивал в угрюмом молчании преувеличенные восторги отца и уходил.

Мало радостей было теперь в жизни Репина. Разве что приезжал кто-то из прежних друзей или, наоборот, какой-нибудь начинающий художник. Ведь Илья Ефимович как никто умел радоваться чужому искусству! Но и здесь чаще случались разочарования. Как-то раз привели к нему в «Пенаты» «вундеркинда» 7 лет в бархатном костюмчике. Репин сначала умилился, а потом увидел рисунки: контуры зверей, наведенные по готовым шаблонам. «Убийца, ирокез, троглодит!» — буйствовал Репин, пугая несчастного ребенка. Илья Ефимович по-прежнему беззаветно, до смешного был предан живописи. Вот только держать кисть уже совсем не мог. Что ему оставалось? Любоваться природой. Как-то раз в саду на снегу собака оставила желтое пятно. Дворник засыпал «непорядок» свежим снегом, а Илья Ефимович расстроился: «Это было так красиво: янтарное на белом!»

В 1918 году закрылась граница, Куоккала отошла к Финляндии, и Репин оказался окончательно оторванным от прежней жизни. Чтобы ему не пришло в голову ехать в Россию, Вера рассказывала отцу, что его картины давно выброшены из музеев и сожжены, а друзья — Поленов, Нестеров, Васнецов — расстреляны и только Чуковский выжил, потому что вовремя сошел с ума. В куоккальской церкви Репин отслужил панихиду по невинно убиенным, а потом узнал из газет, что все это неправда. Что ж! Он отстоял молебен за здравие. И как ни в чем не бывало подписал по просьбе Веры очередную партию набросков для продажи. В последние дни вдруг заработала правая рука. Илья Ефимович, 86-летний, немощный, все складывал пальцы так, будто держал кисть, и водил рукой в воздухе.

P. S. Когда Репину было чуть за тридцать, он увлекся идеей фотографии — мол, вот еще один способ правдиво отображать действительность. Попробовал и сам освоить фотографический аппарат, накрыл голову сукном, но тут же вылез: «Да тут, пока экспозицию выдержишь, задохнешься! Нет уж, нарисовать портрет куда проще и быстрее!».

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Астрологический прогноз на апрель 2024 года
«Завершающийся март оказался месяцем, невероятно увлекательным с астрологической точки зрения. Но предстоящий апрель готов побить его рекорд. Судите сами!» — говорит практикующий ведический астролог Ирина Орлова.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог