Он показал куда-то вдаль:
— Да мы уже там. Не ищи. У нас все хорошо...
Видимо, в какие-то тяжелые моменты человек может подключиться к вселенскому разуму и получить ответы на свои вопросы.
— Или у вас очень развита интуиция — так называемое шестое чувство.
— Возможно. Хотя разобраться в своих ощущениях, отличить обычную мнительность от проявлений сверхсознания удается не всегда. В свое время не хотела сниматься в фильме «Ночной дозор». Сценарий не вдохновил. После гибели группы Бодрова не сразу пришла в себя и отказывалась практически от всех предложений. Пиар у проекта был бешеным, все ждали чего-то гениального. Я попыталась от него отделаться, запросила очень высокую ставку в надежде, что продюсеры не захотят платить такие деньги и затея рассосется. Они неожиданно согласились, и меня против собственной воли будто втянуло в какую-то черную воронку...
Съемочных дней оказалось сравнительно немного — десять или одиннадцать, но за это время я успела переболеть страшнейшей ангиной с температурой сорок и горячечным бредом и заработать травму роговицы. Каждую смену два часа мне делали сложнейший пластический грим и вставляли в глаз декоративную линзу. Именитый художник Петр Горшенин не предупредил, что носить ее долго нельзя. Однажды я проработала в линзе четырнадцать часов и повредила глаз. Опять поднялась температура, пришлось вызывать глазную неотложку. От боли лезла на стену.
О здоровье и безопасности артистов на съемках никто не думал. Мы работали на крышах высоток и на других опасных объектах, ночью. До сих пор как вспомню «Дозор» — волосы дыбом...
Наверное, надо слушать свое подсознание, чаще им пользоваться. Подруги говорят, что у меня есть дар «сканировать» людей. Даю очень точные характеристики даже тем, кого вижу впервые. Хотя, возможно, это просто актерская наблюдательность и привычка к психоанализу. Наша профессия довольно тесно соприкасается с клинической психологией. Работа над ролью в русском традиционном театре по системе Станиславского — это прежде всего глубокий анализ характера и ситуации, в которой находится герой. Иногда разбирая какой-нибудь персонаж Достоевского, можно вообще уйти в дебри психиатрии. Особенно в паре с хорошим режиссером. И это самое интересное в нашей профессии. За что ее и люблю.
— Актриса всегда остается актрисой, фиксирует, что чувствует, как выглядит, даже в самой сложной жизненной ситуации?
— Да, но это происходит бессознательно. Представьте себе: я рожаю, очень тяжело и долго, мечусь по больничной кровати и кричу от адской боли. Рядом раковина, над которой висит зеркало. В руке у меня капельница, встать не могу, но поворачиваясь в своих метаниях в сторону зеркала, ухитряюсь бросить на себя взгляд и сама поражаюсь: «Это какое-то безумие!»
С другой стороны, я знаю множество людей, не имеющих отношения к актерской профессии, но постоянно думающих о том, как они выглядят, смеются, плачут, и без конца снимающих селфи. Недавно была на гастролях в Париже. Посетила Лувр и поняла, что никто больше не интересуется шедеврами искусства. Все снимают себя на их фоне.
Я с детства мечтала быть актрисой. Бывало, посмотрю какой-нибудь фильм, особенно про войну, где женщина провожает любимого на фронт и плачет, — и потом стою перед зеркалом, произношу какие-то монологи и обливаюсь слезами. Или, наоборот, изображаю веселье после какой-нибудь комедии.
Мама моя была артисткой Белорусского театра музыкальной комедии и будучи сама музыкантом, сделала все, чтобы мы с сестрой Илоной получили музыкальное образование. Педагоги хвалили, но мне не хватало усидчивости. Зато нравилось сочинять и петь. В музыкальной школе был кружок композиции, который вела известная белорусская песенница. Я к ней ходила и периодически выступала на концертах как особо одаренная ученица. Играла на рояле и пела ее и свои песни.
