Несмотря на мелкий возраст, помню папины возвращения из похода. Вот он медленно поднимается на горку, где стоит наш дом, потом слышны его шаги по лестнице. Добравшись до четвертого этажа и переступив порог квартиры, он буквально впадал в коридор — за три месяца ноги превращались в обтянутые кожей кости. Если на суше человек в день проходит в среднем пять-шесть километров, то на подлодке офицер, работая по вахтам, за сутки — всего четыреста метров. Мышцы просто-напросто атрофируются.
После двух лет папиной береговой службы семья, в которой уже был мой младший брат Саша, решила перебираться в Питер. Однако сразу не получилось — пришлось сделать крюк через Одессу и остаться там на два замечательных года. Самые яркие впечатления из черноморского детства — растущие у каждого дома абрикосы, виноград, шелковица и то, что их ягоды можно есть пудами. Еще купание в лимане, когда выходишь из мелкой грязной лужи, высыхаешь на солнце, проводишь помидоркой по груди — это ты посолил! — и в рот.
Уезжать из Одессы, где оброс друзьями, было тяжело, но впереди ждал Питер, который я успел полюбить благодаря дедушке Боре. Мамин отец был художником-реставратором и брал меня, шестилетнего, на объекты: в Никольский собор, Академию художеств, Мухинское училище. Хорошо, мама не знала, что вслед за дедом лазаю по строительным лесам, — досталось бы и ему, и мне.
Во второй половине восьмидесятых начались гонения на армию: человеку в форме бросали вслед оскорбления, а если приезжал в чужой район навестить друга, то выйдя часа через три, мог обнаружить, что у машины проколоты колеса.
Зарплата отца, капитана второго ранга в запасе, преподававшего в Арктическом училище, была не ахти какой, поэтому маме пришлось искать работу. Устроиться по профессии можно было и не мечтать: в Питере ничего не строилось даже по типовым проектам, не говоря уже об «архитектурных излишествах».
Место нашлось на швейной фабрике «Первомайская заря» — контролером качества. Работа адова: целый день перед тобой мчится ткань и ты должен, заметив брак, нажать на педаль, остановить поток и отметить испорченный кусок. Ни на мгновение ни отвлечься, ни расслабиться — и так восемь часов подряд.
— По-моему, пришла пора рассказать, как вы попали в кино. Где Юрий Мамин вас нашел?
— Сначала о том, как попал в студию «Форте» и как выбирал между пластическим театром и футболом.
Вскоре после переезда в Питер отец предложил записаться в яхт-клуб при Арктическом училище, и я с радостью согласился. Еще бы! Бороздить просторы Финского залива, а потом, глядишь, и воды Балтики — кто бы из мальчишек отказался?!
Записался в клуб осенью, и до весны вся учеба состояла в долгих лыжных походах и изучении морских узлов. С наступлением тепла нас бросили на ремонт шлюпок «Юниор» корытец размером с ванну, имеющих, однако, киль и парус. Сначала мы их шкурили, потом конопатили и красили.
Когда наконец пришло время спускать «корытца» на воду, я вдруг расхотел становиться яхтсменом и ушел в футбол. Вот это, казалось, уж точно мое! Доигрался до капитана команды, не раз становившейся бронзовым призером городских соревнований «Кожаный мяч». Однажды в нашу школу на капустник пришла руководитель студии «Форте» Татьяна Ивановна Голодович, любимая ученица Игоря Владимирова, в прошлом — актриса Театра Ленсовета. Я играл туриста, который тащит воображаемый тяжеленный рюкзак и при этом что-то поет. Вышло, видимо, забавно, раз зал хохотал.
После представления Татьяна Ивановна пригласила меня к себе в театр-студию. Я ответил, что подумаю, но больше из вежливости: у меня ж футбол! Однако из любопытства заглянул как-то на репетицию и ничего не понял.
Вскоре стало не до футбола — серьезно заболел папа. С сильнейшей аритмией его положили в больницу на два месяца. Оставшись в доме старшим мужчиной, я должен был помогать маме по хозяйству и заниматься младшим братом. В студии появился следующей весной, и на сей раз происходившее там заинтересовало: ровесники легко переходили от драматической игры к танцу, от танца — к акробатике, от акробатики — к слову. Я остался и задержался в «Форте» на десять лет.
