Когда я пришел в Театр Советской армии, там уже работал мой однокурсник Яша Покрасс, который заверил: «Театр хороший, у нас нет никаких интриг». Как же он ошибался! Верно и то, что театр без интриг — мертвый театр! Вся актерская жизнь сводится к тому, чтобы на сцену выходил ты, а не кто-то другой. Ради роли актеры начинают интриговать, в этом заключается сволочная сущность нашей профессии. Мне повезло: с первого дня был завален работой, интриговать не пришлось. Здесь помогла моя способность быстро вводиться в спектакли. Однажды в Театре армии ввелся в постановку «Моя профессия — синьор из общества», выучив за ночь сто тринадцать страниц текста! На гастролях в Челябинске замечательный артист Костя Захаров (увы, его уже нет с нами) вдруг заболел. Завтруппой попросил его подменить. А там главная роль, актер практически не уходит со сцены. Все твердят: «С ума сошел! Это неподъемно», — а меня легко взять на слабо. Пошел обедать, пьесу мне принесли. Спрашивают:
— Прислать суфлера? Поработаете.
— Нет, — говорю, — сейчас спать лягу.
Обычно днем дремлю не более получаса, а тут проспал часа полтора. Проснулся, заварил крепкого чая. К утру текст знал, мы порепетировали. А перед самым выходом начался мандраж, Еремин заметил, постарался успокоить: «Если не получится, можешь спокойно уходить со сцены — объявим, что артисту стало плохо». Коллеги, не занятые в постановке, пришли за кулисы посмотреть, как буду поднимать эту «гирю».
Началось с конфуза. Спустился по лестнице, произнес: «Женщины, я проснулся!» Прохожу мимо Раи Савельевой, которая играла мою сестру, а она — раз — протягивает руку для поцелуя. Склоняюсь и думаю: «Вот же стерва, этого не было на репетиции!» Отрываюсь от руки и с ужасом понимаю: текст вылетел из головы, ничего не помню — ни как пьеса называется, ни в каком я городе, ни вообще зачем тут! Постоял и припомнил слова Еремина, ну, думаю: не получилось! И пошел, но не за кулисы, а обратно к лестнице. Поднялся. Закрыл за собой дверь, сам себе сказал: попробую еще раз — и снова вышел со словами «Женщины, я проснулся!» Публика решила, что так и задумано — герой остался недоволен тем, как его встретили домочадцы. И действие покатилось. В какой-то момент у меня отклеился ус, и я сорвал его прямо на сцене. Зрители были в восторге! Когда занавес опустился, мне предложили:
— Валера, играй!
— Ни за что! Если хотите, чтобы играл, — полгода репетиций!
Спектакль был блестящий! Такое ощущение полета редко посещает артиста.
В Театре Советской армии отработал почти пятнадцать лет. Как говорилось в пьесе про барона Мюнхгаузена: конечно, я не хожу на службу как на подвиг, но нечто героическое в этом есть. Научился играть на большой сцене, про которую Федя Чеханков говорил: «Перед тем как произнести фразу, махни рукой, чтобы публика увидела, что это ты говоришь!» Но я научился держать этот зал, даже когда разговаривал шепотом.
Именно здесь впервые вышел на сцену мой маленький сын Егор. Назвал его так в честь любимого деда Егора Карповича. Мама этому очень противилась, считая имя грубым, деревенским. Отговаривала, но я заявил: «Мать, будешь приставать, назову сына Карпухой!» Больше она не спорила. Кстати, по причине «красивости» я в свое время стал Валерием. Терпеть не могу это имя!
