Однажды у нас проводил мастер-класс ректор Школы-студии МХАТ Радомысленский. Всех интересовало, как поступают в Школу-студию. В конце встречи он почему-то выделил меня и предложил: «Приезжайте! Если хотите, пришлю вызов». И слово сдержал, письмо о том, что меня вызывают на экзамены в Школу-студию, пришло, когда труппа находилась в Херсоне. Без этого в разгар гастролей меня никто не отпустил бы в Москву. Я был очень ценным кадром — машинистом правой стороны. Параллельно выходил на сцену в массовке, играл крошечные роли, иногда со словами. Но как рабочий сцены был просто незаменим. И артисты стали пугать:
— Не поступишь! У тебя нет данных! Уедешь — обратно не возьмут!
Меня это не смущало:
— Ну уж рабочим-то сцены примут!
И уехал.
По традиции пробовал поступать везде — и в Школу-студию, и в ГИТИС, и в Щукинское училище. И везде меня брали. ГИТИС был единственным вузом, где абитуриентам предоставлялось общежитие на время экзаменов, отнес документы туда. Но тут и в Щукинском меня с консультации отправили сразу на второй тур! Знающие люди уверили: «Старик, считай, что ты принят». В Щукинском хотелось учиться больше, побежал забирать документы, планировал перекантоваться на вокзале. Секретарь приемной комиссии ГИТИСа отвела в сторонку: «Скажу вам по секрету, здесь вас тоже возьмут». Я поверил и остался. В тот момент Щепкинское училище присоединили к ГИТИСу, хотели создать единый театральный институт. Через два года реформаторы поняли, что это пустая затея. Так что поступил я в ГИТИС, а в дипломе написано: «окончил Высшее театральное училище имени Щепкина». У меня был великий мастер — Виктор Иванович Коршунов. С ним работала фантастическая бригада педагогов: Павла Захаровна Богатыренко, Ирина Ильинична Судакова. Вспоминаю то время как самое счастливое. Я был окружен такой любовью и вниманием! Правда, в какой-то момент чуть все не бросил, считая, что я полная бездарь. На третьем курсе стали репетировать водевили. Я был задействован в «Мизантропе», который ставил сам Коршунов. У других ребят водевили получаются смешными, а наш несмешной, как я считал, из-за меня! Коршунов пытался вселить уверенность: «Ваш водевиль — философский». Но это было слабым утешением. И вот настал день, когда мы сдавали спектакли кафедре актерского мастерства. Зал битком, первые два прошли с блеском! Настала моя очередь, вышел на сцену и, обращаясь к публике, произнес:
— Воруют, кругом воруют! Вот тут было четыре кусочка сахара. Один убрать, сколько осталось?
И вдруг сидевший в комиссии народный артист СССР Николай Александрович Анненков откликнулся:
— Три!
Я продолжил:
— Правильно! Потому что один украли!
Зал заржал, и весь спектакль я, можно сказать, ходил по проволоке: сейчас что-нибудь ляпну и все поймут, что я бездарь! Но публика продолжала хохотать. Отыграл, вернулся за кулисы, там стояли партнерши Валя и Лена, последняя позже стала моей женой. Вижу: обнимаются, происходит чудо! С тех пор на каждом спектакле жду провала, мучаюсь: не сыграю! Но это мобилизует. После нашего триумфа ко мне подошли Коршунов и педагог по сценической речи Наталья Васильевна Шаронова со словами: «Девятое июня 1967 года ты должен отмечать как день рождения артиста Баринова». Я и отмечаю.
Виктор Иванович казался человеком жестким, хотя в какой-то момент я понял, что в душе он мягкий и сентиментальный. С нами порой был строг и беспощаден, мог накричать на девушку, довести до слез: «У тебя ватные ноги, большая задница!» Но никто не воспринимал это как унижение. До четвертого курса Коршунов никого из нас не звал по имени. Обращался по фамилии и на вы. Только на четвертом курсе сказал: «Теперь буду вам всем говорить ты». Виктор Иванович научил нас трудиться и... терпеть. Ожидание роли может затянуться, но ты должен быть к ней готов. Судьба обязательно даст шанс.
