Мы, как всегда, размялись, спели, пошли на сцену. Виталий рассказал глупый анекдот. В конце первого акта ему стало плохо. Я отыграл свою сцену и ушел в гримерную. Сидел в ожидании второго акта и вдруг понял, что трансляция замолчала, на сцене — мертвая тишина. Кинулся за кулисы, увидел лежащего на полу Витальку с лицом зеленого цвета. Занавес надо было опускать раньше, но помреж побоялся: постановщик спектакля на сцене, он же не давал на сей счет указаний, доиграл первый акт, а потом ушел за кулисы и упал. В зале сидел приятель Виталия, врач-кардиолог, который сразу же прибежал. Я потом спрашивал:
— Чем вы могли помочь?
Он отвечал:
— Остановил бы спектакль, дал Виталию рюмку коньяка и срочно уложил бы.
Скорая приехала быстро, мы выносили его через черный вход, который вел во двор. Ключи от него куда-то подевались, и пришлось выбивать дверь. Я держал носилки у головы, встретился с Виталием взглядом: в его глазах читался испуг. Дело происходило в филиале на Ордынке, Юрий Мефодьевич появился там сразу же, как ему позвонили.
На следующее утро вся эта история казалась невероятной. Виталька упорно учил английский язык, который ему не давался. Чтобы успокоить жену Машу, прислал ей из больницы письмо на английском, хотел убедить: ничего страшного, все нормально. Я встретил Юру, спросил:
— Как там?
— Вроде обошлось.
А через день мы узнали, что у Виталия случился второй инсульт, он перенес трепанацию черепа, но это не помогло...
Соломина отпевали в церкви на Арбате, куда он ходил. Все попрощались и отошли от гроба, рядом остался один Юра. Он что-то очень долго и безостановочно говорил брату, вглядываясь в родное лицо. При всех сложностях связь у них была очень глубокая. В их прощании чувствовалась особая нежность. А мы все — труппа Малого — потеряли принца.
Юрий Мефодьевич всегда вызывал у меня уважение как прекрасный профессионал. Его актерские подсказки — это что-то фантастическое, точно в десятку. Я играл Наполеона и в одной из сцен должен был запрыгивать на стол. Пришел Соломин, увидел: «Все правильно, только не так!» И показал как надо. Вроде бы мелочь, но она работала на образ!
Был и такой случай: тринадцатого ноября 1998 года в Москве, как водится неожиданно, выпал снег. Я за два с половиной часа выехал из дома на спектакль «Бешеные деньги» и застрял в чудовищной пробке на набережной. Мобильного у меня еще не было. А застрял так, что даже двери автомобиля не мог открыть. Высунулся в окно: «Мужики, помогите оттащить машину на обочину, опаздываю на спектакль!» Добежал до Садового кольца, чтобы доехать до филиала, где в тот вечер шел спектакль, оно стоит. Кинулся в метро, доехал от «Таганки» до «Добрынинской» и уже на эскалаторе понял, что опоздал на час. Язык на плече, сердце выскакивает из груди — добежал до театра. Смотрю, свет горит. Я-то думал, публику распустили. Спрашиваю милиционера на входе:
— Ну что, отменили спектакль?
— Нет, вас ждут!
Слышу, как режиссер Иванов ходит по сцене и рассказывает анекдоты. Ему сообщают, что я здесь, он выдыхает с облегчением: «Пришел ваш Баринов!» Меня накачали валерьянкой, приклеили усы, надели фрак и цилиндр, джинсы и зимние ботинки снять не успел, так и вышел к публике. А моя роль начиналась с фразы: «Ах, господа, какую я кулебяку ел, просто объедение!» Когда это выговорил, зал просто взорвался от хохота! В финале я встал на колени и попросил у зрителей прощения.
