Покинутая всеми, она замерзала в своей ледяной студии. Не на что было купить дрова, хлеб, холсты, друзей рядом не осталось... Ривера изредка появлялся у своей любовницы, продолжал клясться в любви, иногда оставался на ночь, просил позировать ему. Но прежней близости между ними не было, Маревна с горечью осознавала это.
Обнаружив, что беременна, она ликовала: теперь-то уж точно Диего никуда от нее не денется! Если она родит ему ребенка, как посмеет этот ревнивец усомниться, что она любит его? Маревна, видимо, забыла историю с Ангелиной...
Марика появилась на свет в ноябре 1919 года. В больнице Маревна каждую секунду нетерпеливо выглядывала в окно: не идет ли за ними Ривера? Медсестры тщетно убеждали не нервничать — может пропасть молоко! Диего так и не объявился, за больницу и роды заплатил Эренбург, который вместе с Савинковым к этому времени вернулся в Париж, он же отвез мать с младенцем в нетопленую мастерскую Маревны. Оказавшись дома один на один с крошечным орущим созданием, Маревна ужаснулась тому, что наделала. Зачем друзья натащили какого-то тряпья? Она ведь ничего не умеет: ни пеленать, ни вообще обращаться с ребенком! Тут-то ей и вспомнилась Ангелина: вот так же вернулась в пустой дом с ребенком, а в это самое время ее муж развлекался с Маревной.
Почему ей раньше никогда не приходило в голову, что грудного ребенка не оставишь дома одного? Разве это неочевидно? А как же друзья, выставки, вечеринки, работа, наконец?! Ей что, теперь сойти с ума в четырех стенах нетопленой студии? Она не может ни спать по ночам, ни подойти к холсту! Иногда верные Савинков и Эренбург соглашались часок посидеть с Марикой и покормить ее из бутылочки, пока Маревна проветрится, но что за час успеешь — разве что выпить чашку кофе!
Маревна раскачивала большую бельевую корзину, в которой мирно посапывала Марика, и сердце молодой матери исходило горечью: зачем рожала, зачем оказалась такой дурой, ведь Ривера давно охладел к ней? По ночам она строчила письма Диего, умоляла вернуться, но ни разу не получила ответа. В отчаянии даже всерьез подумывала подкинуть ребенка знакомым и отравиться. В один из дней, когда тоска стала особенно невыносимой, схватила ножницы и порезала свои последние холсты. Борис Савинков, который с трудом нашел для Маревны покупателя, чуть не плакал, когда, придя за картинами, застал на полу среди страшного бедлама полубезумную художницу с ножницами в руках. «Ее надо спасать, — в тревоге говорил он друзьям, — она опасна и для себя, и для ребенка!» Но спасать ее было некому...
Весной 1920 года маршан Леопольд Зборовский устроил благотворительный бал, чтобы хоть как-то поддержать нищенствующую парижскую богему. Столы, расставленные в саду одного из ресторанов, ломились, в ожидании начала трапезы у голодных гостей сводило скулы. Разоделись они кто во что горазд, даже Хаим Сутин где-то раздобыл свежую рубашку, Пикассо явился в тройке, Ривера — в каком-то дичайшем костюме индейца, широкополой соломенной шляпе и с неизменной тяжелой тростью в руках.
