Прежде в их доме собирались лучшие московские писатели, слушавшие Горького, словно сошедшего на землю бога. В их делах он был верховным арбитром. Писатели пили, курили и спорили, дым стоял коромыслом; поздно ночью в комнате открывалась потайная дверь, и среди них, как по волшебству, появлялся невысокий седеющий человек с усами, подстриженными по-солдатски. Писатели замолкали: «Он! Он сам!» — а вождь неторопливо шел к столу, чокался с хозяином и начинал неторопливый разговор.
Заядлый книгочей Сталин, проглатывавший по 600 страниц в день и искренне веривший в магическую силу печатного слова, сделал Горького чем-то вроде министра литературы. Свекра осаждали просители и прожектеры, сумасшедшие, пытавшиеся пробить свои изобретения, и дельные ученые, которым не давали хода. Он брался за все, пересылал их бумаги вождю, засиживался в своем кабинете до утра, пытаясь разобраться в том, чего не знал... Сейчас он стремился жить по-старому, но ничего не получалось.
В былые времена верховная власть гуляла за их столом до утра: Ворошилов без устали рассказывал анекдоты, Бухарин хлопал Горького по плечу так, что тот шатался, и, шутя, душил — однажды свекор даже закричал от боли. Теперь они почти не появлялись: Будберг шепнула Тимоше, что Горький написал Сталину важное письмо, где он пытался заступиться за своих старых друзей-большевиков, в том числе и за оказавшегося в опале Бухарина. А тот оскорбился, решил, что старик лезет не в свое дело, и теперь их положение стало шатким…
Но этого Тимоша не чувствовала: ее женихов, тех, кто хотел заменить Максима, сталинское охлаждение не пугало: то ли их тянуло к ней, как железо к магниту, то ли они думали, что все вернется на круги своя... Ей не давал проходу собравшийся уходить от жены Алексей Толстой, за ней вежливо ухаживал блестящий ученый, литературовед, профессор Иван Луппол; сталинский любимец, идущий в гору архитектор Мержанов, приглашал ее на свидания, а Ягода наблюдал за этим, словно ворон с дерева, готовый слететь и больно ударить клювом. До поры до времени он не вмешивался, но как только ситуация становилась опасной, нападал. Толстого нарком отравил — не до смерти, а слегка, так, чтобы тот просто понял, что к чему, и не путался под ногами.
