Это случилось в их доме на Малой Никитской: Тимоша, Ягода и Толстой сидели за столом, адъютант наркома примостился в углу комнаты. Толстой, по своему обыкновению, лучился обаянием, шутил, веселя компанию, и некстати помянул, что в молодости, в Нижнем, Ягода был учеником аптекаря, значит, ему и разливать вино по рюмкам — уж он-то не ошибется, отмерит все до капли. Генрих вспылил, сказал, что сейчас им нальют их фирменную чекистскую настойку, но хватит ли у Алексея духа ее допить?
Тут же появился адъютант с тремя рюмками на подносе, они выпили, и Толстой сполз на пол, задыхаясь и хватаясь за горло. Ягода хмыкнул, сказал, что тому, кто не умеет пить, нечего и начинать. Адъютант влил Толстому в рот несколько капель из маленького пузырька, и тот пришел в себя, задышал ровнее, порозовел, встал на ноги и… перестал за ней ухаживать. Тимоша попросила его об этом сама: «Больше не надо, не приходите к нам. Генрих — страшный человек, в конце концов он вас убьет…» Толстой послушался.
Луппола она тоже отвадила: нехорошо брать на душу грех: отвечать придется не ей, а ему… Можно было пожаловаться Горькому, но после смерти Максима тот превратился в свою тень, и его не стоило беспокоить. А потом не стало и свекра, и это было обставлено таким количеством странных, напоминающих о злом колдовстве совпадений, что в будущем, когда Тимоша вспоминала об ужасном лете 1936 года, ей делалось жутко. Свекра убили те, кого он любил больше всего на свете, — покойник-сын и ее девочки.
Тот май был сырым и ветреным, а он отправился из Горок в Москву, несмотря на то что домашние были против, приласкал болеющих гриппом внучек, а потом поехал на кладбище, к сыну. Памятник только что установили, и он был очень хорош: Максим стоял, слегка откинувшись назад, чуть приподняв плечи и засунув руки в карманы, — свободный, расслабленный, ни о чем не заботящийся… Такой, как в жизни. Отец стоял у могилы, а ветер посвистывал, пробирая его до костей. К вечеру у Горького поднялась температура, грипп осложнился воспалением легких, вокруг его постели захлопотали лучшие кремлевские врачи. Доктора знали — случись с пациентом беда, их обвинят бог знает в чем, и очень боялись. Они спорили, ошибались, опаздывали, а больной угасал.
