— …Не отталкивайте меня, вы еще не знаете, кто я. Я могу все. Понимаете? Все!
Она ничего не понимала, терялась и даже плакала украдкой. Тимоша любила ясность и простоту, Ягода ее пугал. Застегнутый на все пуговицы, с серым, узким, ничего не выражающим лицом, украшенным чаплинскими усиками — щеточкой, он на свой лад умел быть милым, говорил негромко, рассказывал интересные вещи, но она не верила ему ни на грош.
Ей казалось, что вельможный ухажер скользок как угорь и способен на что угодно, — да и зачем он ей вообще сдался? Но Ягода не отставал, находил возможности увидеться с ней наедине (это особенно пугало — казалось, что он, словно злой волшебник, знает о ней все) и своим монотонным, лишенным интонаций голосом рассказывал о том, как они будут счастливы вместе. Пожаловаться свекру она не решалась, а мужу и вовсе незачем было все это знать: он наверняка наделал бы глупостей.
По их части Максим и впрямь был мастак: он дружил не с теми людьми, ссорился, с кем не надо, и при этом считал себя отличным организатором. Муж вбил себе в голову, что может вести дела отца лучше секретаря Крючкова, незаменимого Пе-Пе-Крю, и вовсю интриговал, пытался поссорить его с Горьким. То, что дом держится на Крючкове, было ясно даже Тимоше: в эмиграции секретарь выколачивал деньги из советских издательств, правдами и неправдами помогая семье свести бюджет.
Горький привык жить широко, вокруг него вилось много людей, западные переводы их не прокормили бы. Крючков все знал о советском писательском закулисье, интригах во всемогущем РАППе — Российской ассоциации пролетарских писателей, издательской кухне, но Максим твердо верил, что у него получится лучше, и бесился, когда над его словами смеялись. К тому же он все больше и больше пил, и Тимоше казалось, что Ягода спаивает его нарочно. Максим пропадал на его даче, и его привозили оттуда чуть теплым. Он шел к себе и засыпал, а проспавшись, ничего не хотел слушать. Тимоша могла бы все рассказать свекру, но боялась, что тот начнет кричать, топать ногами... Виноватой же окажется она, а больше обратиться ей не к кому.
