В Щукинском училище меня сразу допустили до отборочного конкурса, а в Щепкинском я шел по турам по порядку, просили поменять репертуар, высказывали замечания… Сейчас я уже все понимаю, а тогда разницы не видел и мучился — куда же подавать документы, в одно или другое? В юности люди легко сходятся, и однажды возле училища мы разговорились с Димой Харатьяном. Мне он казался уже опытным актером (все смотрели «Розыгрыш»), который много знает, плюс студент Щепкинского, у него и спросил, как быть. «Понимаешь, я тоже в «Щуку» хотел, — с видом знатока говорит Харатьян. — Но туда берут только по блату». Детский разговор такой получился. Но я впечатлился и пошел туда, где, по словам опытного Харатьяна, «все честно», — в Щепкинское. Тогда же, во время поступления, я подружился с Лешей Серебряковым, Димой Певцовым. За конкурс мне поставили 3 балла.
Спустя время один человек открыл мне причину той «тройки». «Конечно, официального антисемитизма в Советском Союзе нет, — сказал один из членов приемной комиссии остальным, — но кто из вас представляет артиста Малого театра с фамилией Гинзбург?..» Сочинения в школе я всегда писал хорошо, но так, видно, расстроила меня эта «тройка» за конкурс, что сочинение завалил начисто…
В общем, пошел я в институт культуры — «кулек». Макет декораций к спектаклю, необходимый для поступления на режиссуру, мне, кстати, Леша Серебряков помог сделать. Очень у него такие вещи здорово получались! Проучился в «кульке» год, надоело, да и на жизнь надо было зарабатывать. Устроился монтировщиком в Театр на Таганке, где очень быстро понял, что общение с живыми легендами вряд ли стоит меньше, чем «корочка» о театральном образовании. На «Таганке» тогда царствовали Любимов, Эфрос, Анатолий Васильев. Я наблюдал их репетиции, показывал Васильеву свои экспликации, мог подойти за советом к Эфросу… Подружился с Георгием Бурковым. О нем одном можно целую главу написать! Настоящий человек и большой художник — кстати, тоже из простой семьи.
Интересно с ним было невероятно, я как младший товарищ везде за ним ходил. Иногда Бурков давал мне деликатное поручение — втайне от его супруги сгонять в магазин. Георгий Иванович очень любил свою жену и не хотел ее расстраивать. Но Таня каким-то удивительным образом почти всегда обо всем узнавала и раскалывала меня на раз… То есть я стал этаким тайным поверенным Буркова и постоянным слушателем его увлекательнейших историй. На одном рассказе о том, как Георгий Иванович в театральное поступал, можно целый фильм сделать! Между прочим, семь раз пробовал! Почему-то он полагал, что типаж у него социального героя. И когда на вступительных начинал читать нечто злободневное, послушать набивался полный зал, содрогавшийся от хохота. «Неужели вы думаете, что с такими данными — внешностью и дикцией — вас возьмут в актеры?» — однажды спросил Буркова кто-то из приемной комиссии. Он не обиделся. «Знаешь, — рассказывал мне Георгий Иванович, — иногда я думаю: интересно, а где теперь все эти люди, которые не пускали меня в искусство?» Он учил меня, помогал готовить отрывки. А отношения Буркова с женой меня действительно всегда восхищали. «Вот это любовь! — думал я. — Вот бы мне такую любовь!»
Лику я встретил на вступительных, она тоже хотела учиться на режиссера. И на третий день после знакомства мы подали заявление в загс. Поженились. Родился ребенок. И тут, как часто бывает в юности, очарование и романтика куда-то начали испаряться. Тяжеловато складывалось.
