Ревновал поначалу безумно и безо всякого повода. Даже если был в отъезде, всегда контролировал. Звонил поздно вечером и, когда понимал, что я еще не дома, возмущался: «Ты где?» — «С подругой в кафе засиделась». — «С какой еще подругой? Срочно домой!» Если же при нем на меня кто-нибудь заинтересованно посмотрит, виновата тоже я: «Хватит глазки строить!» Ревнует — значит любит, так что когда Вова в этом плане успокоился, насторожилась уже я… И тоже стала сходить с ума: после каждого спектакля у нас дома гора цветов… Наверняка исключительно от поклонниц! Я себя накручивала — звонила ему на гастроли: «Что ты там делаешь? И вообще, ты сейчас с кем?» Где-то полгода его доставала. Может, Володе это отчасти было приятно, но я поняла: если перегну палку — разрушу и себя, и наши отношения. Стала читать книги, советовалась с друзьями… И сумела себя переломить. Только после рождения дочери между нами наконец установилось доверие. За десять лет и до последних дней существования нашей семьи Вова ни разу не давал мне повода усомниться в его верности.
В первый год я несколько раз не выдерживала: обидевшись на резкое слово, демонстративно собирала чемоданы и уходила к родителям. Каждый раз бросала через плечо: «Это навсегда!» Но мы подолгу не могли быть в ссоре, Вова всегда звонил первым: «Возвращайся домой». Он не мог находиться в состоянии вражды: ему надо скорее помириться. А сама я слишком гордая была, чтобы просить прощения. Так с детства повелось: если родители ставили в угол и предлагали извиниться взамен на свободу — сжимала зубы… Я вообще во время ссор предпочитала молчать. Только в особых случаях, когда проблемы во мне накапливались, открывала рот — и в эти моменты уже молчал Володя, потому что в гневе я страшна. За десять лет у нас случались переломные моменты, даже кризисы, но я до последнего не думала расходиться: казалось, все можно решить, обговорить, если само не рассосется.
