Работал он везде — в каждой комнате стоял письменный стол, даже в коридоре. В ящики он ничего не складывал, все у него должно было лежать на поверхности: книги, папки, блокноты... Квартира была забита рукописями, ксероксами, факсами, чемоданами с запасной бумагой. В спальне рядом с кроватью стояли тумбочки с горой книг и записных книжек. Ну это какое-то безумие! В кухне было то же самое — огромный, заваленный всем на свете кухонный стол, на котором было расчищено небольшое место для еды... И когда туда приходили я или моя помощница, мы падали в обморок и не знали, как к этой горе подступиться, потому что он категорически просил ничего не двигать. Мы это поднимали и клали точно на место, но все равно были крики: «А где вот эта рукопись?!»
— Он был человеком хаоса или человеком правил?
— Человеком заповедей. В первой половине дня обязательно час плавал в бассейне. Если позволяла погода, гулял в парке или вставал на тренажер. При этом ходил он с диктофоном. У нас дома огромное количество диктофонов, я их еще не прослушивала. Не знаю, что он там наговаривал, свое настроение или приходящие мысли. Многие диктофоны старые, кассетные.
— Эти записи — настоящие драгоценности.
— Да, постепенно мы их расшифруем. Я просто год после Мишиной смерти вообще не подходила к его архиву. Сначала должна была понять, как жить, где, с кем в каких отношениях остаться. Потому что есть те, кому я интересна и без Михалыча, а кому-то для общения нужен был только он. И я их понимаю.
Было морально трудно просыпаться одной. Трудно было жить за городом одной. И я переехала в Москву. Год перестроения жизни...
Пришло одиночество физическое. Когда человек в доме — это совсем другое дело. Михалыч говорил: «Когда ты живешь долго, человек тебе нужен как эхо. Ты сказал, охнул — он тоже охнул». Ты не один. Вы заметили, что люди, которые живут вдвоем, более адекватны? Потому что одинокий человек, какой бы умный ни был, когда варится в своих мыслях, смотрит определенные каналы, это очень на нем отражается. Я могу сразу вычислить того, кто живет один. А когда вдвоем, ты перемалываешь информацию, мысли, и ту чушь, которая все равно тебя посещает, выговариваешь, ты с этой чушью не появляешься в обществе.
— Ну еще важно, кому ты это выскажешь. Прекрасно, если одному из самых умных, адекватных людей, с критическим мышлением, с юмором и так далее.
— Да, тебя контролирует нормальный и сомневающийся в себе человек. Но ты особенно ценишь это, только когда его уже нет рядом. Когда я осталась одна, у меня не оказалось собеседников того уровня, к которому привыкла, и я даже стала думать: «Со мной что-то не так. Я не знаю, о чем говорить с людьми. Не понимаю, что происходит вокруг меня». Эти мысли уходят, только когда вдруг встречаешься с умным человеком. Как только ты наткнулся на умного, понимаешь: «Нет, ты нормальный». Когда всю сознательную жизнь живешь с прекрасным человеком, ты этого не осознаешь. Бытовуха, повседневность...
— И в этой бытовухе даже самый прекрасный человек может быть в чем-то невыносим...
— Это да. Михалыч был невыносим требовательностью. Требовательностью к количеству и разнообразию вкусной еды. Меня это выводило из себя.
— Зато понятно, чем его взять и как сделать счастливым.
— С одной стороны, да. А с другой — ну как советская женщина может воспринимать фразу «Я борщ не буду, ел его вчера!»? Конечно же, я возмущалась: «В смысле?! Огромная же кастрюля!»
Хорошо, что к нам приходила куча народу и я могла этим борщом гостей накормить. Ну как это, выбрасывать продукты? Это же невозможно.
