Или, если мы идем вечером в гости, мне надо дать два-три часа тишины, чтобы я была умная и красивая. И я говорила: «Пожалуйста, сейчас не трогай меня». Он ведь мог за мной ходить и что-то бесконечно рассказывать, а я не готова. И тогда он звонил Сташкевичу.
А еще был кот Морис, огромный рыжий с белым британец. Они с Михалычем выслушивали непрерывно друг друга. Кот за ним ходил следом, внимательно слушал. Садился напротив него, и они разговаривали. У них действительно была какая-то особая связь.
— Михаила Михайловича интересовал вопрос конечности жизни? Как он относился к тому, что время уходит? Или старался этого не замечать?
— Он со мной на эту тему не разговаривал, но, я уверена, думал об этом. Я помню его произведения, где есть рассуждения о рае, о Боге, об обращениях к человеку оттуда, с небес: «Отодвинули облако и спросили...» У него вообще была неспокойная душа. Были копания в себе, сомнения в себе, в правильности поступков. Он испытывал и вину, и недосказанность, много чего. Он был очень рефлексирующим человеком...
Мне сейчас 57 лет. Когда мы познакомились, ему было 55. Сейчас мы почти ровесники. И я рассуждаю сама с собой, готова ли я начать новую жизнь. И понимаю: это такой ужас — заново все пройти, выстроить отношения с каким-то незнакомым человеком. А у нас с Мишей еще и ребенок родился. Он решился взять на себя ответственность... Все равно, согласитесь, мужчина берет больше ответственности на себя. У нас, по крайней мере, так было. Михалыч взял на себя весь груз за меня, и за сына, и за всех моих родственников в страшные 90-е годы. Он должен был зарабатывать.
— Думаю, зарабатывать — это не самое страшное, что предстояло, он же был человеком довольно состоятельным.
— Это сильно преувеличено. Когда мы с ним познакомились, у него была «однушка» на улице Королева. Я спала на раскладушке в кухне, потому что в комнате он работал. Была старая дача в Одессе. Какая-то «Волга» и прекрасный старый «мерседес», который мы продали. Я пешком обходила какие-то магазины в поисках продуктов. Все равно это была нищета.
— Это при том, что Жванецкий был одним из самых известных людей страны... А быт его волновал?
— Да. Михалыч очень внимательно присматривался, у кого какие дома. Нас часто стали приглашать в гости к каким-то странным богатым людям, и он увидел это архитектурное безумство. Потом мы переехали в Серебряный Бор, снимали там дом. Когда я пыталась шипеть на него:
— Может быть, как-то договоришься с Лужковым и мы что-то приобретем?
Миша отвечал:
— Прекрати, не надо меня подставлять!
Потом у нас все же благодаря Лужкову появилась квартира на углу 1-й Тверской-Ямской и Лесной, и там уже родился ребенок. Сейчас там живет наш сын. А 6 марта, в день 90-летия Миши, установили ему памятную доску. Долгое время там располагался его рабочий кабинет, в который нельзя было прорваться. Когда Митя был маленький, мы жили там, родители и подруги приезжали туда. Это квартира, где мы начали жить уже семьей.
— Когда в вашей жизни появился Дмитрий, что-то изменилось в Жванецком? Понятно, что это не первый его ребенок и даже не второй, но все же...
— Он ни с кем из детей никогда не жил вместе. Семья — это когда рождается ребенок и живет вместе родителями. Так у нас родился Митя. Мы об этом договорились. Я сказала, что все у нас замечательно и прекрасно, но, если не будет ребенка, я уйду. Не говорила, что прямо сейчас, но Миша понимал, что рано или поздно это произойдет. У нас были честные отношения. Я не представляла, как женщина может прожить без ребенка. Миша объяснял свою позицию:
