— Я возрастной, ты себе вот это все на голову берешь.
Он меня пытался не то что отговорить, а просто предупредить, что может быть сложно. Я отвечала:
— Да, но без ребенка невозможно...
Все. На этом и решили. И потом родился совершенно чудный ребенок, ангел во плоти: все время в хорошем настроении, улыбающееся солнечное существо. Ну сейчас, конечно, у Мити бывают думы какие-то более тяжелые, какие-то поступки, которые кажутся ему или мне более загадочными. Но мы это все проговариваем. Этому нас научил Миша.
— Летом вы обычно всей семьей жили на даче в Одессе, говорят, это было райское место.
— Там у нас огромный сад и огород, свои сливы, груши, персики. Миша это все обожал. У нас есть фотографии, где Михалыч с нашими помидорами фотографируется. Он был рад и горд. Мы выращивали сорт «микадо» — это огромные сладкие помидоры, которые, когда разламываешь, напоминают арбуз — светится мякоть. У меня одна помидорина была 700 граммов с чем-то. Кусты не держали сами, в землю вбивали арматуру и привязывали их.
У нас были невероятные яблоки. Фантастические груши светились в темноте. Для того чтобы груш было больше, ветки, которые росли вверх, отгибали, чтобы они шли по горизонтали, и тогда плодов становилось больше, и они висели, как лампочки. Когда приходила куча желающих — белки, осы, мухи, птицы, — ты понимал, что они созрели и пора бежать собирать урожай.
Михалыча это все, что цветет и зреет, поражало. И впечатляться было чему. У нас была огромная магнолия, которая цвела гигантскими розовыми лилиями, редкое тюльпановое дерево с желтыми цветами. Еще белая магнолия, сирень, гортензия, у которой цветы были размером с человеческую голову.
А фрукты были совершенно невероятные. Не фрукты, а сказочные существа... В ночи светился абрикос, он был нежно-желтого цвета. Мне кажется, в Москву таких не привозят, он очень тонкокожий. У нас только черешни росло штук двадцать. И фруктовых деревьев — две яблони, два персика, три груши. Сливы. Из них мы делали повидло, причем чисто одесское. Ну сначала чистили от косточек, а шкурку оставляли внутри. Ты получал повидло со шкуркой, куда в конце добавлялся кусочек сливочного масла. Это был даже не десерт, а особая еда. Мы делали маленькие баночки, их подписывали и почти все везли в Москву. А тут уже несли как подарок в гости.
— В Одессе не даче Михаил Михайлович все лето работал, и потом все завершалось чтением написанного и большим праздником «На барже». Пиршество устраивали в октябре, и в это время Митя уже находился в Москве с няней, так как учился в школе. Вы легко с сыном расставались?
— Нет, конечно, переживала. Мы в сентябре возвращались в Москву, проводили здесь недели две, я его собирала в школу. Он оставался без нас примерно на месяц — октябрь. С ним всегда были няни и водители. Но Митя сам это воспринимал нормально, как некую свободу, потому что папа не давил и друзья приглашались в дом бесконечной вереницей.
— А папа давил?
— Нет, просто когда папа дома, нужно было себя вести намного тише. А без него в доме можно было приглашать друзей и совершенно свободно шуметь, бегать и баловаться... Конечно, я держала руку на пульсе, был каждый день созвон. Я нервничала, все это давалось мне тяжело, но Михалыч меня не отпускал.
— В иерархии «муж и ребенок» вы поставили мужа на первое место?
— Он сам поставил себя на первое место. И я с ним согласилась. А как иначе? Мы же умные люди и понимаем, от кого зависит счастье нашей семьи. Все-таки человек зарабатывает деньги. И я должна была находиться рядом с Михалычем. Если Митя с классом ездил на экскурсию в Питер и приглашались родители в сопровождение, я не ехала, ехала няня. Я не могла себе это позволить.
