— Лариса Ивановна, что в жизни важно, а что полная ерунда?
— Вообще, важна сама жизнь, и я счастлива, что еще жива... А про важное и неважное не могу сказать, я не философ. Я никто, просто болтушка. Болтаю без остановки, когда кого-нибудь поймаю. Так-то я молчу все время. Я очень много молчу. У меня даже были эксперименты. Как-то мы были с дочкой Машей в Израиле, встречали там Новый год. Когда ехали из Тель-Авива в Иерусалим, нам показывали окрестности и сказали: «А вот тут, справа, мужской монастырь. В нем живет один из американских астронавтов, который дал обет молчания и молчит уже несколько лет». И я вскоре после этого решила себя проверить. Молчала 17 часов, себя проверяла. Правда, это было в Швейцарии, в Лёйкербаде. Там это просто, языка-то не знаю. Если бы я знала немецкий или французский, может быть, чего-нибудь сказала. Ну, обычно же входишь в кафе, здороваешься, потом: «Будьте любезны, принесите мне кусочек рыбки». А я даже этого не произносила. Считаю, что эксперимент удался. Мне понравилось.
Теперь могу молчать гораздо дольше. Вот вы уйдете, я ни с кем не заговорю. Уже никто не придет ко мне сегодня. Мне так комфортно. Я много болтала в жизни, пора и помолчать.
— Мне казалось, вы больше шутить и смеяться любите.
— Это правда. Но одно не исключает другое. Смешит меня действительно многое. Сейчас, когда в паспорте уже неразборчивым почерком написан год рождения, веселюсь еще больше, чем в юности. Не знаю, передаются ли генетически какие-то семейные черты, но, мне кажется, жизнерадостность и юмор у меня от маминой родни. Мамины родственники очень смешливые были. Тетя Шура улыбчивая, что ни скажет, все смешно. И дочка ее Зина такая же. Причем в основном смеялись не над соседями, а над собой: «Представляешь, пошла в лес, споткнулась о гриб, ха-ха-ха!»
И я рада, что не утратила этой способности смеяться над собой.
