«Рязанов всех нас пробовал — и Немоляеву, и Фрейндлих, и Гурченко, и меня. Но выбрал Барбару Брыльску. В то время все понемножечку выдергивали в наш кинематограф иностранцев. Эльдару нужна была какая-то связь с Западом, все наши кинематографисты искали эту связь. Правда, мне кажется, можно было бы в «Иронии…» больше секса дать, как в Европе в этот период делали. А тут не видно ничего, одни претензии между главными героями», — рассказывает Лариса Голубкина.
— Лариса Ивановна, первый же ваш фильм, в котором вы снялись еще студенткой, вас прославил — «Гусарская баллада» Эльдара Рязанова. Но, говорят, когда Рязанов позвал вас сниматься в следующем фильме, вы категорически отказывались. Правда ли это?
— Сопротивлялась, да. Это был фильм «Дайте жалобную книгу». У меня там роль директора ресторана «Одуванчик». Мне не хотелось играть такую обывательскую, плоскую роль, в которой я не находила совсем никакого места для фантазии. Но в итоге я снялась в этом фильме, и единственное, о чем сейчас жалею, — что так мало общалась на съемках с Олегом Борисовым. Я даже не понимала тогда, что они с Анатолием Кузнецовым мне симпатизировали. Можно же было как-то воспользоваться. (Смеется.) Борисов очень талантливый человек, очень! Он казался немножечко суровым, но в каких-то двух-трех кадрах я увидела, как он на меня смотрит, и подумала: «Эх, вот дурочка, надо было с ним пообщаться поплотнее…» Но я была дикая… Зажата страшно. Я впитала: главное — быть приличным человеком, чтобы папу и маму не огорчать… А роль моя в итоге получилась не такой плоской.
— Но для этого нужны были какие-то усилия. Вы с Рязановым ездили к Александру Галичу, одному из соавторов сценария, правили материал…
— Это правда. Рязанов тоже мучился из-за того, что сценарий слишком простой. Ему хотелось каких-то изменений, в том числе в сценах, которые касались наших отношений с героем Борисова. И мы поехали к Галичу, чтобы он там что-то дописал, переделал. Галич меня очень впечатлил. Он был похож на барина или на помещика. Мы вошли, и у порога он — в стеганом халате в пол, в тапках с заостренными носами, на голове колпак. В Советском Союзе было некоторое количество таких людей — дворянско-буржуазно-княжеских кровей, как я говорила. У них имелась соответствующая атрибутика. Для меня это было как представление. Не забуду его вид…
— И при этом рядом с вами — простой Рязанов…
— Ну, Рязанов, кстати говоря, совсем не простой. Прежде всего, Эльдар Александрович был очень образованный человек, интеллектуальный, читающий, пишущий стихи. И сейчас я понимаю, что он был молодой! Мне-то казалось, что Рязанов намного старше меня, а у нас всего 13 лет разницы. Когда я в первом фильме снималась, мне было 20, ему 33. По нынешнему времени — просто мальчик. Но почему-то он мне казался дяденькой. И он, и его первая жена Зоя оканчивали ВГИК как документалисты. У Рязанова был невероятно широкий кругозор. И мне кажется, чем человек образованней, тем он солиднее выглядит. Возможно, из-за внутреннего содержания, значимости…
— Рязанов хотел вас снимать в «Иронии судьбы...»?
— Хотел и расхотел… Он всех нас пробовал — и Немоляеву, и Фрейндлих, и Гурченко, и меня. Но выбрал Барбару Брыльску. В то время все понемножечку выдергивали в наш кинематограф иностранцев. Это тогда было модно и актуально. И Рязанов хотел иностранную актрису. Ему нужна была какая-то связь с Западом, все наши кинематографисты искали эту связь. Правда, мне кажется, можно было бы в «Иронии…» больше секса дать, как в Европе в этот период делали. А тут не видно ничего, одни претензии между главными героями… Слишком мы скромные были…
— Или целомудренные…
— Да. В «Сказке о царе Салтане» знаете, какая постельная сцена у меня и Володи Андреева? Мы как два дурака играем в ладушки в постели. А потом у нас рождается ребенок... Да, с сексом в СССР беда была… (Смеется.) А в «Освобождении» Озеров хотел меня снять обнаженную со спины. Заходящую в озеро. И вышел скандал жуткий, я не соглашалась категорически. Но он очень хотел это снять и уговаривал, уговаривал! Возможно, это и было бы красиво. Фигура у меня хорошая, если бы ее показать, то я бы имела большой успех. Но к хорошей фигуре с талией 56 сантиметров прилагалось воспитание советское-рассоветское, самое что ни на есть обывательское.
Не дай бог выше колена поднять юбку. А тут оказаться голышом перед камерой — ужас! И я бы, конечно, это не преодолела никогда. Хотя Озеров даже обещал 50 рублей мне доплатить, как за трюковую сцену. (Смеется.) Плюс репетиционных еще 50 рублей. То есть в сумме 100 рублей, чтобы я вышла голая. Ну и надо было сразу в «Плейбой» меня посылать после этого… Потом, когда я уже летела в Париж на премьеру фильма, сидела рядом с замминистра Госкино Баскаковым, спросила его: «Скажите, а вот если бы я голая снялась в одной из сцен, что было бы?» И он мне сказал: «Мы бы вырезали».
— Вот! Мне кажется, Юрий Озеров тоже знал, что эта сцена в патриотической картине не останется.
— Возможно! Но он почему-то настаивал… Я же была единственной девушкой в этом фильме, который снимали целых четыре года. И единственная любовная линия была у моей санитарки Зои. Видимо, режиссер хотел по полной использовать мое присутствие в картине… Особенно учитывая то, что в других сценах мне приходилось не любовь играть, а по полю, по грязи ползать по-пластунски. И летели надо мной трассирующие пули. Страшноватенько. И взрывы сплошные вокруг.
— Вы не пострадали?
— Нет. Но во время съемок танковой атаки под Киевом кто-то из артистов пострадал. Это скрывали. У нас же не было тогда как сейчас: человек упал с дерева, и вся страна знает. Никто ничего не знал. Я даже не уверена, что на кого-то оформляли страховку, когда снимали такие опасные фильмы. Меня не страховали ни на одной картине… Когда я на «Гусарской балладе» ногу повредила, прыгая много дублей подряд со второго этажа, мне ногу перебинтовали, надели сапог и на лошадь меня усадили. Съемочный день завершился, меня отпустили, дали недельку отлежаться — и вперед. Я до сих пор мучаюсь с голеностопом.
— Скажите, а вы с детства мечтали сниматься в кино?
— Для нас, для всех советских людей, в то время кино было таким зазеркальем, фантастическим местом. В семь лет я увидела, как в нашем московском дворе на Волочаевской растягивают огромную белую простыню — экран. У нас очень хороший двор был, там травка росла, и я помню, как мы, дети, сели на эту травку и посмотрели фильм «Свинарка и пастух». И я так и осталась жить под впечатлением от этой простыни, на которой другой, завораживающий мир. Заканчивается фильм, ты идешь домой, ложишься спать, и у тебя фантазия начинает работать необыкновенная! Моя жизнь и моя фантазия слились в одно. Иногда мне казалось, я живу где-то на экране… Но вот чтобы стать артисткой — такой фантазии у меня не было. Она возникла гораздо позже. Во мне что-то затаилось и потихонечку росло. Появилась мечта, которую я понемногу осуществляла.
— Удивительно получилось: Владимир Зельдин, которого вы видели на той простыне в фильме «Свинарка и пастух», много лет был вашим партнером на сцене Театра Армии, где вы служите столько лет…
— Это фантастика. Как и то, что как раз в том году, когда я увидела этот фильм, меня повезли на трамвае в Дом офицеров, который около Театра Армии, я смотрела представление, сидя возле елки на полу, поджав ноги, а Снегурочкой была Касаткина, с которой мы тоже потом на одной сцене играли. Вот это же что-то такое, чего вообще не объяснить! И я иногда думаю: а что я в Театре Армии всю жизнь торчу? Но, видимо, вот оно что, корни глубоко… Судьба…
— Так как же все-таки возникла мысль пойти учиться на актрису?
— Мало кто тогда думал об этом как о серьезной профессии. Артистка — это нечто такое нереальное, неосуществимое. Для каких-то других людей. Но моя природа человеческая в том, что я большой фантазер. Когда я уже училась в институте, у меня вокал преподавала Мария Петровна Максакова. Она поделилась: «У меня есть поклонник, который думает, что я в туалет хожу розами». Вот приблизительно так же мне казалось, что все артисты ходят в туалет розами, понимаете? Можно сказать, и я захотела туда же пойти, в этот же «туалет». (Смеется.) Всем людям хочется, чтобы было светло, чисто, прозрачно, без зла. Принцы и принцессы, красивые наряды, белые кони. А все это не так, конечно, получается. Но если сильно фантазируешь, то реальность может приблизиться к твоим мечтам…
Я была фантазеркой. Возможно, поэтому в моей судьбе случилась «Гусарская баллада»… Я пошла в кино не потому, что мне хотелось быть знаменитой кинозвездой с перьями из одного места. Мне просто хотелось что-то этакое сделать на экране… И ведь меня приглашали на пробы Наташи Ростовой, я отказалась, сказала: «Я не Наташа!» Но когда мне предложили «Гусарскую балладу», я поняла: вот это мое. Чисто интуитивно. Спасла органика, которая во мне присутствовала. Детскость и девичество. Если бы у меня была взрослая женская личная жизнь и глаз, соблазняющий мужчин, ничего бы не получилось.
На роль пробовались Света Немоляева, Люся Гурченко, Алиса Фрейндлих, но глаз был уже не тот… Опыт читался. На экране вообще все в тебе считывается. Мне очень повезло. В первой работе иметь таких партнеров, как Ильинский, Яковлев, Крючков, — это вообще фантастика. В «Гусарской балладе» собралась группа талантливых людей и примкнувшая к ним Голубкина. (Улыбается.) Мы жили в Подмосковье в доме отдыха журнала «Молодая гвардия». Сама редакция сидела в здании где-то на Новослободской, и в первый съемочный день мы поехали от нее до Рогачево на автобусах.
— Какая была атмосфера на площадке?
— Хорошая. Это очень точное слово. Лошади, гусарские костюмы. Мы все так увлеклись этим. Играли в войну по-настоящему, разве что не убивали друг друга, и то потому, что оружие нам заряжали холостыми… После съемки собирались в холле, и Эльдар Рязанов пел, играл на гитаре. Он был ближайший приятель Окуджавы, и тогда я услышала его песни впервые. Вот так мы время проводили. Там не было женщин, понимаете? У меня не было конкуренток вообще! Одна гримерша и одна костюмерша, но обе уже в годах. Но и я не совсем барышня. Гусарский костюм свое дело делал. И я примкнула к каскадерской осетинской группе Туганова и вместе с ними на лошадях рассекала по полям и лесам. И когда летом заканчивался съемочный день, мы могли еще долго скакать на лошадях просто так, для своего удовольствия.
— Фильм вышел, и вы проснулись звездой...
— Мне писали мешками письма, организовывали какие-то выступления перед публикой, отправляли за границу представлять страну. Единственный человек, от которого я не услышала комплимента или похвалы, был мой отец. Он говорил: «Ну и что, ну и снялась. Не ты, так другая бы снялась, какая разница?» Перемены со мной не были понятны ни ему, ни нашим соседям. Ко мне хорошо относились в нашем дворе.
Считали приличной девочкой. Но как только я поступила в театральный институт, молодой человек, с которым мы переглядывались время от времени, сказал: «Лариса, моя бабушка говорит, что на артистках жениться нельзя». И я его понимала. Когда мы отдыхали с родителями на море, я подружилась с сыном артистки из Горьковского драматического театра. И от отца выслушивала: «Ну чего ты с этим кувшинным рылом играешь в волейбол?» Ему все в том мальчике не нравилось. А когда артистка, на спектакль которой мы ходили всей семьей, натирала мне на пляже спинку кремом от загара, мой отец приказывал мне: «Отойди от нее!» — «Почему?» — «Она артистка!» Как будто она прокаженная…
— А какую профессию отец бы сам для вас хотел?
— Папа не вмешивался. Он был офицер, и увлечения у него были чисто мужские. Он держал охотничьих собак, любил ходить на охоту, однажды принес домой 49 уток...
— Боже мой! И что вы с ними сделали?
— Мама их соседям по дому раздала. И каждый сам себе их готовил. Очень вкусные дикие утки, особенно осенние, мама готовила их в специальной утятнице. А еще вальдшнепы, чирки… А кабаны! Папа ходил и на кабана. Когда мы жили в Германии, я помню, отец и его товарищи убили много кабанов на одной охоте и отдали немцам, и они нам сделали колбасу очень вкусную… Еще папа любил играть в преферанс — у нас часто в доме ночью собирались люди. Я спала, а они играли и курили папиросы, так было принято.
— Я слышала, что и вы с Зельдиным играли вечерами в преферанс на гастролях?
— Нет-нет, я не играла ни в какой преферанс, и Владимир Михайлович тоже никогда не играл. Это мой папа — виртуозный преферансист, а у меня были какие-то попытки жалкие научиться игре, но я не преуспела. Так и не полюбила преферанс. У меня вообще нет богемных привычек. Несмотря на известность, я физически так и не превратилась в ту самую звезду кино. Не знала, как в нее превращаться. Не только семья, но и тот социальный строй, в котором я воспитывалась и выросла, не позволял мне этого…
Если бы я была художником, я бы так нарисовала свой портрет: руки назад, лицо вперед и вытянутая шея. А руки почему назад? Это словно меня кто-то тянет назад все время, то есть ставит на место. Я постоянно должна была осматриваться, оглядываться, не пикнуть, не сказать лишнего. Подстраивалась к коллективам, чтобы их не обидеть, чтобы не оскорбить никого своей известностью. Внешне кажется: я такая независимая... Но как лошадь осаживают, так и я постоянно осаживаю саму себя. Почти всю жизнь свою я угождаю людям. Никто не поверит в это, но я все время оглядываюсь и извиняюсь… В конечном итоге это неплохо, я более вежливая стала. (Улыбается.)
— Артистки вашего поколения были воспитаны в том же строе, что и вы, и значит, в чем-то похожи на вас?
— Я никого из артисток хорошо не знаю. Я держалась особняком и, наверное, производила впечатление ершистой. Многое отрицала, многого боялась, причем самого простого и примитивного: я никогда на гастролях Театра Армии не участвовала в посиделках… Знаете, обычно актеры собираются после спектаклей у кого-то в номере. Я так вечера не проводила. Помимо спектаклей у меня на каждых гастролях было еще много концертов. Я вела совсем другую, отдельную жизнь. И Зельдин был такой же.
Вот к нему я могла пойти попить чай. У него всегда имелись с собой пирожные «картошка». Если он на месяц уезжал на гастроли, его жена Иветта ему 32 «картошки» давала, и он распределял их — в день по одной. И мог оторвать от себя одну «картофелину» для меня. Потом, когда уже мы с Андреем Мироновым стали мужем и женой, у нас завелась домашняя компания, свой круг, который не менялся годами, там были драматурги, композиторы, дирижеры, художники, адвокатура и медицина, которые всегда водили дружбу с известными актерами. Но артистов в нашем окружении было мало, по пальцам пересчитать.
— Вы ведь снимались вместе с вашим мужем Андреем Мироновым и его товарищами по Театру сатиры в фильме «Трое в лодке, не считая собаки»...
— Да, в фильме компания «сатирическая» — Державин, Ширвиндт и Андрюша. Три товарища… Съемки проходили в городе Советске, бывшем Тильзите, на границе Калининградской области с Литвой. Там такие вкусные молочные продукты были, невероятные — не знаю, как сейчас… Но мы практически не выходили из лодок, а лето выдалось нежаркое. Сыро, холодно, но все равно вспоминаю это время с ностальгией. Необыкновенный фильм получился. Особенно потому, что у нас с Андрюшей в это время были такие лирические, сентиментально-любовные отношения... Снимали, когда в Театре сатиры был отпуск. А потом все они отправлялись в Ташкент на гастроли.
Мальчишки летели прямо в последний съемочный день. Это был 1978 год. У Андрюши в самолете уже болела голова. И когда он прилетел, я звоню, а он мне говорит: «Я не могу с тобой разговаривать» — и повесил трубку. Ну, тут я обозлилась, конечно. Потом снова позвонила, а он мне сказал: «У меня очень болит голова, меня положили в больницу». Я была в Одессе на гастролях с Машей, с нянькой, я их отправила в Москву, а сама полетела в Ташкент. И месяц провела там вместе с Андрюшей, потому что он сильно заболел, у него случилось первое кровоизлияние.
— Но говорили, что тогда Миронову поставили другой диагноз — менингит.
— Да. Сначала. А кто там мог поставить чего? Я звонила нейрохирургу в Москву, консультировалась. В Ташкенте не было специалистов, там даже пункцию нормально не могли сделать.
— Как ни тяжело вы пережили уход Андрея Александровича, а жизнь продолжается. Вы до сих пор выходите на сцену — в Театре Армии идут спектакли «Ма-Мурэ», «Юг/Север», «Заплатки», в Театре Пушкина — «Девичник club». А есть какие-то планы в кино?
— Какие планы, о чем вы говорите? Давайте так, открываем паспорт, смотрим год рождения, день рождения: весна. А весна — это радость необыкновенная, цветет все, тюльпаны, даже белая сирень… Но ты с ума-то не сходи, еще раз посмотри в паспорт и благодари Бога, что ты до этих дней доехала. Что дальше будет — все только к Нему, к Богу.
