Мореходка в то время была центром притяжения девчонок. Мы туда бегали на танцы. Там учились лучшие ребята со всего Советского Союза. На танцах я и встретила свою первую серьезную любовь. Звали его Паша Скороделов. Он учился на четвертом курсе, настоящий моряк. Блондин с голубыми глазами, волосы вьющиеся. Родом из Иркутска. Он, как и другие морячки, клеши себе делал, вшивая клинья в брюки. В хлорке высвечивал воротник матроски. Бескозырку загибал, ленточки наглаживал. Он и его товарищи были как из модной песенки, в которой были какие-то такие слова: «Идут сутулятся, вливаясь в улицу, четырнадцать французских моряков. Они идут туда, где можно без труда достать себе и женщин, и вина...» Я влюбилась в Пашку смертельно. Думала, что и он тоже. Когда после окончания училища уезжал в Иркутск, подарил мне свою гитару. Я повесила ее над кроватью. Он писал письма часто, потом все реже, реже и вовсе перестал. Переживала я безумно. Ночами сидела у окна, смотрела на луну, страдала и плакала. И вдруг однажды ночью раздался дикий звон. Все шесть струн Пашкиной гитары лопнули. На следующий день пришел его друг и принес от него письмо, отдал со словами: «Ты знаешь, Ларис, он женится». Оказывается, у Пашки в Иркутске была девушка и она забеременела. Я не знала, как это пережить, было очень больно. Но время лечит.
Самое забавное, что мы потом встретились. Вышла картина «На семи ветрах», и я с Ростоцким приехала в Иркутск на премьеру представлять фильм. И Паша пришел. В нем не осталось прежнего блеска, он потускнел. В юности мечтал ходить в кругосветки — а что в Иркутске? Река, и все. Я смотрела на него и думала: «Какое счастье, что мы не вместе». Тогда наступило мое золотое время. Рядом Ростоцкий, Тихонов, Слава Невинный. Столько интересных мужиков! Ему до них далеко. Для меня эта встреча была очень важной. Я в душе поставила на нашей с Пашкой истории точку. Конечно, если бы не прошла в театральный, стала бы женой моряка. Меня на моряков тянуло.
— Вы ведь не сразу поступили в театральный?
— Да. После школы я провалилась, поступая в ЛГИТМиК в Ленинграде. Вернулась в Таллин и решила, что это все не для меня. Пошла работать на фармацевтический завод, таблетки в целлофан заворачивала. Потом мама меня устроила на кондитерскую фабрику «Калев». Там я делала зефир. До сих пор его терпеть не могу, помню ощущение сахарной пудры, которая попадает в нос, горло, в глаза. Сладкое я не очень любила, но все же иногда, когда была голодной, конфет хотелось. При этом съесть их или вынести с собой было невозможно. На проходной всегда стояла конная милиция. Тех, кого ловили, отправляли в тюрьму. За шесть конфет могли на несколько лет посадить. Но как-то женщины ухитрялись прятать сладости в подкладочку, в ридикюль. Я сама вынесла однажды зефир на Новый год: сделала огромный, разделила на две части и положила в лифчик. У меня сразу грудь стала не первого, а третьего размера. Даже если бы стали досматривать, ничего не поняли бы — зефир же мягкий...
