Распределение в Сталинград в те годы считалось удачей для актера. После войны город быстрыми темпами отстраивали заново. Театр драмы, новенький, после восстановления, казался нам дворцом — хрустальные люстры, дубовый паркет, лепнина, колонны... Художественным руководителем был известный тогда режиссер Фирс Шишигин.
Для Кеши работа там стала большим прогрессом в карьере. До этого он, например, служил в Норильске, в Заполярном театре драмы. Как я позже узнала, после войны его стали вызывать «куда следует» и проводили с ним беседы. Дали понять, что он как бывший военнопленный находится под подозрением, и из Красноярска посоветовали не уезжать.
С другом, тоже побывавшим в плену, он раз в месяц перебрасывался открытками такого содержания: «Дядя Вася чувствует себя прекрасно», что означало: «Пока не арестован». Когда однажды в положенный день открытка не пришла, Смоктуновский понял, что друга арестовали, а значит, и над ним сгущаются тучи. А тут как раз приехали вербовать актеров из Норильска, желающих оказалось мало, но Кеша поехал с охотой: в Норильск? Хорошо! Дальше Севера не сошлют.
О том, какие в театре были условия, рассказывал Георгий Жженов, служивший там одновременно с Кешей. Театр был пристанищем для «актеров-вольняшек», которые лишь недавно освободились из лагеря и находились под подпиской о невыезде. Как и сам Георгий Жженов. Кеше он советовал: «Уезжай отсюда! Здесь зимой — минус пятьдесят шесть. Жрать нечего. Зарплаты актера хватает на три дня...» Но Смоктуновский уезжать опасался. Тогда Жженов, подрабатывавший фотографией, обучил этому ремеслу и Кешу. Они подружились, Георгий Степанович даже написал для друга рекомендательное письмо в Театр Аркадия Райкина, где у него имелись знакомые.
Кеша и сам все время мечтал о Москве, помню, только от него и слышала: «Москва, в Москве...» Но, вероятно, не решался ехать в столичные города, боялся, что арестуют. После Норильска поработал еще в нескольких театрах, к нам, например, они с женой приехали из Махачкалы.
И все бы хорошо, да вот характером с Шишигиным Кеша не сошелся. Наш режиссер был человеком хоть и талантливым, но при этом властным и волевым. На первом месте у него стояла дисциплина, установленная в театре раз и навсегда. Отношение к актерам — самое строгое. Например однажды после спектакля мы с Иннокентием и Риммой гуляли по набережной и щелкали семечки. Так на следующий день нас вызвали в партком и сделали замечание, что это неприлично для актеров театра — семечки лузгать. Помню, еще нам внушалось, что в гостях или на улице некрасиво объявлять всем, что ты артист. Если же мы сами шли смотреть какой-нибудь спектакль, считалось нескромным садиться ближе седьмого ряда. Вот такие порядки...
