Мы познакомились с Рудиком в первый же год его приезда в Ленинград. В Вагановском хореографическом училище он появился в середине пятидесятых годов. Был одинок и беден. Помню, ходил в продуваемом всеми ветрами пальтеце, из теплых вещей — один шарфик.
Однажды мамина подруга Елизавета Михайловна Пажи, зная, как хорошо у нас всех принимают, попросила маму: «Можно я приведу студента из Вагановского? Он такой несчастненький, голодненький, приехал из Уфы... Давай познакомим его с твоими детьми, и у него будет дом, куда он может приходить».
Елизавета Михайловна работала в нотном магазине недалеко от Казанского собора. Рудик очень любил музыку и часто после занятий в Вагановском училище заходил в магазин за нотами. Тогда можно было попросить продавщицу сыграть что-нибудь на пианино, и Елизавета Михайловна с удовольствием играла Рудику перед закрытием магазина. Потом он тащил ее сумки до трамвая. Нуреев жил в общежитии, чувствовал себя чужим в огромном незнакомом городе, а у Елизаветы Михайловны не было детей, и она очень сопереживала этому бедному талантливому мальчику.
Как-то в воскресенье Рудик пришел к нам в гости. Поначалу он страшно смущался, а потом ему у нас понравилось. Да так, что пришел в три часа дня, а ушел... в три ночи. Периодически он, правда, спрашивал:
— Мне, наверное, пора идти?
На что Леня отвечал:
— Да нет, оставайся.
Рудику было интересно все, о чем бы мы ни говорили. А мы спорили о Гумилеве, читали стихи Мандельштама, рассказывали об импрессионистах. Он развесив уши, внимательно, как губка, впитывал всю эту информацию. Больше молчал, больше спрашивал, но о балете, конечно, говорил. Все ребята простые, без снобизма, хотя в нашей компании, например, был Алик Римский-Корсаков, правнук композитора, многие окончили элитную английскую школу.
Мы с братом были одногодками с Рудиком и очень быстро с ним сошлись. Кстати, он не выглядел на свой возраст: ему можно было дать шестнадцать-семнадцать лет, не больше. Очень субтильный, невысокого росточка — метр семьдесят шесть.
В своей автобиографической книге, написанной на Западе, Рудик вспоминал о первом дне знакомства с нашей семьей. Только чтобы не навредить нам, он изменил дедушкину фамилию Давиденков на Давиденко. Вот как он описывал свои впечатления: «Я возвращался домой в училище после вечера, проведенного в семье Давиденко. Никогда и нигде более не встречал я такой спокойной, просветленной, культурной атмосферы...»
