— Рудинька, вы добились всего, чего хотели, у вас есть все — гениальное мастерство, слава, почет, богатство. О чем вам еще мечтать?! Чего вы еще хотите?
А он страстно ответил:
— Жить! Жить! Жить!
Тогда мы и представить себе не могли, что он смертельно болен. У него была высокая температура, мы думали, что это воспаление легких. Моя сестра Марина, врач по профессии, прекрасный диагност, сказала тихо: «У Рудика СПИД, я вижу это по его лицу...» Мы с гневом, помню, это отвергли...
На следующий день я его проводила в аэропорт. Он улетал в Париж. От микроавтобуса до зала прилета надо было пройти всего метров пятьдесят, а он шагу ступить не может. Я посадила его на скамеечку, а сама побежала искать помощи. Нашла одного немца. Мы стали поднимать Рудика, а работница аэропорта накинулась на нас:
— Что вы тут возитесь, мешаете работать!
Рудик никогда не терял чувства юмора, повернулся к этой женщине и сказал:
— Гав, гав, гав!
Он был очень импульсивным: мог нахамить, а если у него было плохое настроение, даже запустить в кого-нибудь чемоданом. Я попросила разрешения пройти с ним до паспортного контроля, таможни. Там передала Рудика стюардессам, сказала, что человек болен, за ним нужно присматривать, вот лекарства.
В Париже его встретила Дус Франсуа, преданная, любящая, все Рудольфу прощавшая изумительная женщина, она сразу отвезла его в больницу. Оказалось, что у него пневмония, воспаление перешло на околосердечную сумку, из него выкачали полтора литра жидкости.
Моя и его подруга Филлис Уайет — американка, жена художника Джейми Уайета, который много рисовал Рудика, часто говорила: «Рудик хотел умереть на сцене!» Но он не умер на сцене. Поехал умирать на свой остров Ли-Галли в Средиземном море вблизи Позитано.
Насколько я знаю, он купил этот остров у наследников танцовщика дягилевской труппы Леонида Мясина. Маленький, состоявший почти весь из одной скалы, наверху вилла, к которой надо было подниматься по каменным ступеням. Рудик совершенно не беспокоился о памяти Мясина, решительно выбрасывая в море большую часть старой обстановки и архивные бумаги. Он обустраивал тут свой собственный мир — с турецкими изразцами и арабской вязью.
— Это цитата из Корана? — спросили его как-то.
