Потом мы с Аркадием — он соло, я аккомпанемент — исполняли эти песни на концертах, творческих встречах со зрителями — и они неизменно пользовались успехом.
На съемках «Белого попугая» случались нештатные ситуации, но это никогда не становилось причиной разборок с техническим персоналом — поскольку люди собирались веселые, все обращалось в шутку. Однажды на голову Никулина упала тренога с фонарем. Юрий Владимирович даже не ойкнул и не шелохнулся, только заметил с невозмутимым видом: «Потом скажут «Никулин был в ударе».
Однажды во время гастролей он всех потряс. Мы знали, что на фронте Юрий Владимирович был контужен. Врачи говорили: «Будешь инвалидом», но Никулин тренировался и сам поставил себя на ноги. В провинциальном городе столичным артистам в качестве гримерки выделили спортзал. Переодеваясь, подкалываем друг друга по поводу торсов, бицепсов-трицепсов. Юрий Владимирович обращается к Грише Горину: «Хочешь, фокус покажу?» Берется левой рукой за перекладину турника — и начинает подтягиваться! Смотрим на «фокус» открыв рот. Кто-то считает: «...десять, одиннадцать...» Никулину на тот момент шел шестьдесят третий год. Все остальные были много моложе, но и на двух руках не смогли бы столько раз подтянуться.
Прежде чем рассказать о совместной работе с Андреем Мироновым, Валей Толкуновой, Галей Ненашевой, Людмилой Гурченко, нужно, наверное, поведать о том, как я стал аккомпаниатором. И начать с истоков.
Отдали меня на музыку в четыре с половиной года. Хорошо помню тот день — двадцать четвертое июня 1945 года. На Красной площади — Парад Победы, повсюду играют оркестры и гармонисты, а я в сопровождении мамы, папы, тетки и старшей сестры еду показываться учительнице музыки.
В нашей большой семье все хорошо пели, мама замечательно играла на мандолине, но только у меня обнаружился абсолютный музыкальный слух. Перед тем как отвести к учительнице, папа долго колебался: «Ну что это за профессия для мужчины? — однако в конце концов сдался под маминым напором. — Ладно, один музыкант пусть будет в семье». Забегая вперед, скажу, что все четверо детей Саркиса и Марии Оганезовых — сапожника и домохозяйки — получили высшее образование: одна из моих сестер стала военной переводчицей, вторая — архитектором, брат — экономистом, а я, самый младший, окончил консерваторию.
Мама окончила гимназию, а папа все науки освоил самостоятельно. Писал с ошибками, но свободно говорил на пяти языках: армянском, русском, грузинском, фарси и азербайджанском. Его предки бежали из Турции в Грузию еще в конце XIX столетия, сразу развернув на новом месте семейное ремесло. И дед мой, и прадед, и все мужчины по отцовской линии — в полном соответствии с армянской традицией — были сапожниками.
