Трехкомнатная квартира в районе Сивцева Вражка, которую мы получили, сдав двухкомнатную, казалась дворцом. Николай Афанасьевич ходил по комнатам и повторял:
— Как я рад, что у нас с тобой теперь будет спальня, а у дочки своя комната!
— А у тебя кабинет, — подхватывала я, а про себя добавляла: «Наконец-то ты поживешь в нормальных условиях, ведь большая часть жизни в коммуналках прошла...»
Едва ли не с первых дней нашей совместной жизни стала замечать: как только садимся есть — у Николая Афанасьевича на глазах выступают слезы. Спрошу:
— Что с тобой?
Отвечает:
— Все нормально.
Проснулась как-то ночью, смотрю — лежит с открытыми глазами.
— Николай Афанасьевич, ты почему не спишь?
— Не могу. Так внутри все болит!
Чего мне стоило заставить его обследоваться — отдельный разговор. Врачи поставили диагноз: «язва желудка и двенадцатиперстной кишки, ревматизм» и нашли еще кучу разных болячек. Если прежде я, несмотря на просьбы мужа, никак не хотела бросать работу, тут решилась в одну минуту. Уволилась и стала по полдня проводить у плиты: готовила протертые супы, отвары, паровые котлеты. Домработница Татьяна, которая вела холостяцкое хозяйство Крючкова и осталась с нами после свадьбы, смотрела волком: как же, работы ее лишаю! Я старалась сгладить ситуацию: «Мы с дочкой будем есть то, что тобой приготовлено, а Николаю Афанасьевичу нужна диета», — однако отношения становились напряженнее день ото дня. Таня невзлюбила меня с первой минуты. Впрочем, так она отнеслась бы, наверное, к любой женщине, ставшей супругой Крючкова. Вот я впервые переступаю порог квартиры мужа. Николай Афанасьевич говорит:
— Таня, знакомься — это Лида, моя жена.
Я протягиваю руку — Таня тут же прячет свои за спину:
— Они у меня мокрые.
— Татьяна! — укоризненно качает головой Крючков. — Если обидишь эту женщину, пойдешь гулять на улицу, поняла? — Домработница молчит. — Будем считать, поняла. Давайте ужинать.
Чашку с чаем Таня передо мной не ставит, а швыряет. Делаю вид, что ничего не произошло, а позже говорю ей: «Если вы еще когда-нибудь захотите меня обидеть, делайте это, пожалуйста, в отсутствие Николая Афанасьевича. Я не хочу, чтобы он по этому поводу переживал — раз, и чтобы вы пошли «гулять на улицу» — два».
Следующие несколько дней домработница транслировала мне рассказы о «женщинах Крючкова». Рефреном звучало: «С виду вроде приличные дамы, а вешаются на шею! Николаю Афанасьевичу сразу бы их отшить, а он начинает уговаривать, увещевать. Те принимают его доброту и нежелание обидеть за слабость и вконец наглеют. Я всегда Крючкова от этих нахалок защищала».
Наконец к концу третьего дня Танины истории, которые я слушала молча, иссякли. Спрашиваю:
— Это все?
— Все.
— Не знаю, чего вы хотели добиться своими повествованиями, но то, что я услышала, только лишний раз подтвердило, что Николай Афанасьевич честный и порядочный человек.
