— Жора, где они? — внутри у меня все клокотало.
— На письменном столе.
Я метнулась в кабинет, положила в пакет бритву и книгу:
— Вот, возьмите! И передайте там, что... Нет, ничего не надо передавать!
Гроб с телом Шукшина установили в Доме кино. Дочки Оля и Маша, не понимая, что отец умер, бегали по залу, крича друг другу: «Это кино! Папа снимается!» До этой минуты Жора держался: и когда мы забирали гроб из НИИ Склифосовского, и когда везли на Васильевскую. А тут его будто ветром качнуло. Прошептал еле слышно: «Как же Вася их любил... Помнишь его слова: «Уезжаю, а сердце болит — будто своих девок одних оставляю...» Словно знал, что больше их не увидит».
Наверное, в ту минуту Жора думал и о своей дочке, о том, что и ей когда-то придется его провожать...
У Маши с отцом была какая-то особенная связь. И любила она его больше, чем меня. Признаю это безо всякой обиды. А Жора... Он все время боялся, что с ней что-то случится. Началось это еще до появления Машуни на свет. Если в метро было многолюдно, он тут же становился сзади и, вытянув вперед руки, сцеплял пальцы в замок — чтобы, не дай бог, кто-нибудь не задел мой живот.
На руки дочку Жора долгое время не брал — боялся, что «у нее что-нибудь оторвется или сломается». А стоило Маше заплакать, тут же, в чем был, мчался в детскую поликлинику, которая располагалась на первом этаже нашего общежития. Я даже не успевала его остановить. Влетал туда с криком: «Помогите!!! У меня ребенок плачет!»
Возвращался вместе с доктором: «Проверьте быстрее, что у нее болит!» Врачи беззлобно ворчали: «Успокойте вы своего сумасшедшего папашу! Всю поликлинику переполошил, а у ребенка всего-навсего зубки режутся».
Как-то доставленная Жорой врач порекомендовала от вздутия животика подавать Маше укропную воду. Он побежал в аптеку. Вернулся, кладет на стол пакетик. Я разворачиваю — внутри «изделие номер два».
— Жора, что это?
Он берет покупку и с полминуты растерянно ее рассматривает. Потом начинает восстанавливать события:
— Я подошел к отделу, попросил укропную воду. Мне сказали:
— В кассу — четыре копейки.
Я заплатил. Вернулся, протягиваю чек, провизорша спрашивает:
— Вам что?
А я забыл, как называется — укропная, петрушечья?.. Говорю:
— Ну я же только что вам называл. — Она еще так хмыкнула и дала вот это.
