В результате я понравилась Константину Райкину в Школе-студии МХАТ и Алексею Бородину в ГИТИСе. Второй дал мне понять, что возьмет на курс, а поскольку мне хотелось в ГИТИС, я обрадовалась и к Райкину на последний экзамен не пошла. И вот в ГИТИСе вывешивают список поступивших, но меня в нем нет! Подходит один из пе дагогов и объясняет: «Выби рали между тобой и другой девочкой». Для меня трагедия — придется вернуться в Питер и сказать родителям, что опять провалилась... Лучше утопиться! И вот идем мы с подружкой по Тверской, я плачу — навстречу двое незнакомых мужчин. Спрашивают: «Девушка, что с вами?» Выясняется, что один из них — лучший друг сына Бородина. Такое совпадение! Он говорит: «Сейчас позвоню и выясню, почему тебя не взяли». Сын Алексея Владимировича оказался рядом с мастером и тут же передал ему вопрос. Бородин удивился: «Я думал-думал и почему-то не взял... А что, она просто вышла на улицу и случилась такая встреча? Хм, ну тогда пусть учится...» Наверное, Алексей Владимирович узрел в этом перст судьбы.
И я провела четыре сложнейших года в ГИТИСе. Театральный вуз — это секта. Живешь там с девяти утра до двенадцати ночи без выходных, а по ночам не спишь, потому что в общаге постоянно бухают и играют на гитаре (поз же мы с девчонками сняли квартиру). И тут меня педагоги не принимали — я была не в их эстетике: любили воздушных героинь, а во мне нет этой томности. Пыталась подстроиться под их требования, но все равно прорывалась моя необузданная комедийная природа. Если все показывали наблюдения за кошечками-собачками, я играла Тину Тернер, пела и кидалась туфлями. Меня не допускали до показов, постоянно угрожали отчислением. Это было больно, обидно, я рыдала... И не жалела себя — к профессии у меня сол датское отношение. Ходила на учебу даже с воспалением легких, обожравшись таблетками — увезли тогда в больницу прямо с репетиции.
Всю жизнь борюсь со стереотипами и отстаиваю свое право на жизнь: и в своей питерской интеллигентной семье, из которой выпадала, и в московском театральном вузе, где меня не видели нежной дивой. Но я держалась за обучение, ведь для меня по-прежнему самым страшным кошмаром было вернуться в Питер ни с чем.
Мама с папой, кстати, не сразу поверили, что я поступила в ГИТИС: подозревали, что придумала. Специально приехали, увидели на сцене института и только тогда не много успокоились. Но это все равно не вылечило наши отношения. А первую похвалу от мастера я услышала только три года назад, когда пришла в ГИТИС и Бородин мне сказал, что наблюдает за развитием моей карьеры и я все делаю правильно.
