В девяностые случалось разное. У нас было несколько предновогодних выступлений в Сибири. С нами ездил и Коля Караченцов. Сидим как-то за столом после концерта. Нам уже выдвигаться пора, а с артистами никто не спешит расплатиться. Люся меня в бок толкает:
— Чего сидишь? Ты что, сюда есть пришел? Деньги получил?
— Нет.
— А билеты?
Я встал. Коля вдогонку кричит:
— Ты и за меня, пожалуйста, похлопочи!
Прихожу в кабинет к администратору. У него за спиной сейф как холодильник.
— Вы не беспокойтесь, мы вам деньги перешлем.
Пришлось ему объяснить, что он неправ:
— Простите, но так не пойдет. Открывай давай свою «железку». — Он протягивает мне Люсины деньги. — И Караченцова.
— Я сам отдам.
— Пойдешь со мной и отдашь.
А поезд уже вот-вот отправится. Люся накинула на сценическое платье шубку, запрыгиваем на ходу в вагон. Уф-ф-ф, слава богу, успели. Огляделись, а в проходе плацкарты с полок ноги торчат. Занято все! На билетах, сволочи, сэкономили.
Люся осталась в тамбуре. Стоит курит: «Ну что, директор, посмотрим, как ты выйдешь из этого положения». Остановка пятнадцать минут. Я бегом к начальнику поезда. Женщина такая крепкая, в форме, полный рот золотых зубов. Галей зовут.
— Я директор Людмилы Сенчиной. Понимаете, так сложилась ситуация — нас обманули с билетами. Не найдется ли у вас купе?
— Ну веди свою «Сенчину», — не поверила она.
Но при виде Люси начальник поезда расплылась в улыбке, сверкнув золотом: «Людочка, Людочка!» Потом уже в разговоре поделилась: «Сразу видно — непростая женщина». Нас разместили в спальном вагоне. Повезло, что он оказался пуст, обычно в нем почту перевозили. Кормили и поили всю дорогу...
Свою жизнь с Люсей мы начали с чистого листа. Оба свободные, с семейным опытом за спиной. Как она говорила: «Мы уже взрослые, умные и на романтику не сбиваемся». И если первые годы Люся меня представляла как директора, то потом на вопрос «А кто это с вами, Людмила Петровна?» отвечала: «Мой муж...»
Года четыре назад я стал замечать, что Люся очень изменилась. Я не понимал, что происходит. Когда отходила, просила: «Вовка, потерпи, я не знаю, что со мной. Извини...» У Люси два часа концерт вживую. Простоять с микрофоном столько времени — какое здоровье нужно иметь? Как-то я держу ее за руку и вдруг холодею: у нее учащенный пульс, как у собаки, которая за кем-то гналась, и вдруг сердце перестает стучать. Раз, два, три, четыре... Тишина.
В январе провели обследование и ничего не обнаружили. А летом опять та же история с сердцем. Собрали консилиум. И Люсе объявили страшный диагноз. Она мужественно все выслушала, а когда мы остались одни, сказала: «Никому ни слова. Живем и работаем!»
