«Прихожу домой, — вспоминала мама, — с одним желанием: лечь и дать отдых отекшим во время беременности ногам. Вдруг слышу из гостиной незнакомый голос, который почем зря костерит коммунистов. Заглядываю в комнату: муж с неизвестным допивают бутылку водки, и кажется, не первую. Вызываю Семена на кухню: «Ты кого привел?! Он же провокатор!» Спустя короткое время мама и Виктор Платонович подружились, а эпизод с «провокаторством» занял место среди семейных баек.
Некрасов остался в моих воспоминаниях человеком-праздником, совершенно не выносившим рутины и обладавшим огромной внутренней свободой. Он был абсолютно несоветским, неконформным и напоминал старых русских интеллигентов, о которых я читал у Чехова. Его магнетическое обаяние сложно передать словами — можно только почувствовать. О чем бы ни говорил, его хотелось слушать, с ним было все интересно — смотреть кино, пить чай, мастерить. Из командировки в Америку Виктор Платонович привез мне огромную модель корабля «Санта-Мария», на котором плавал Колумб. Несколько недель мы собирали-клеили тысячи деталей — и Некрасов был увлечен этим делом наравне со мной, двенадцатилетним.
Его непокорность проявлялась во всем, в том числе в нелюбви к галстукам. Я никогда не видел Вику в этом, казалось бы, непременном для мужского гардероба аксессуаре и сам ношу рубашки только с расстегнутым воротом. Некрасов укрепил во мне стремление быть свободным и вложил в голову запрет, который по сей день остается во мне на уровне инстинкта: «Не приближайся к власти!»
Сам он следовал этому правилу неукоснительно: спустя несколько месяцев после избрания заместителем председателя правления Союза советских писателей Украины ушел с должности, не пожелав участвовать в кампании против космополитов. Тем не менее большие чиновники не оставляли попыток привлечь автора повести «В окопах Сталинграда», ставшей событием для всей мировой литературы, на свою сторону. Помню, когда Некрасов жил у нас, ему неоднократно звонила Фурцева — приглашала побеседовать, называла время. Виктор Платонович не приходил (даже не собирался), министр звонила снова — а он опять игнорировал встречу. Допускаю, что у Екатерины Алексеевны имелся к писателю и чисто женский интерес. Некрасов был очень красивым, интересным, авантажным. Тонкие благородные черты лица, смуглая кожа делали его похожим на д’Артаньяна, каким тот описан у Дюма, или молодого Жана Маре.
Ему, все дальше дрейфовавшему в сторону диссидентства, жить в советских реалиях было очень тяжело. И он пил, с каждым годом — больше и больше. Я ходил его искать, подбирал в каких-то дворах, и мы бродили по строившемуся тогда Новому Арбату. Виктор Платонович говорил: «Не хочу домой! Старцы нас осудят...» «Старцами» он называл моих родителей.
