Илья был удивительным: добрым, умным, тонким, с большим чувством юмора. Они с отцом очень дружили, были верны друг другу как товарищи и как соавторы, и уход Нусинова — в пятьдесят лет, абсолютно внезапный — стал трагедией для всей нашей семьи.
— Ну а после чего все-таки вас записали в хулиганы и попросили покинуть образцово-показательную спецшколу с французским уклоном?
— Для начала вам надо представить, каким я был в ту пору. Маленьким, толстеньким, веснушчатым, переполненным до краев энергией, диким желанием что-то делать, творить, жить — в общем, пузырем, готовым в любую минуту лопнуть! И идея злосчастной выставки, за которую меня поперли, не связана с каким-то вызовом или протестом — никакой социальной подоплеки! — мне было просто интересно. Притащил в класс листы ватмана, краски, кисти и устроил среди одноклассников конкурс на лучшую работу в стиле модного абстракционизма. Картины развесили в классе, а через пять минут меня уже вели в кабинет директора. Мне припомнили все — и мои «грехи», и чужие. В том числе выставку художников-авангардистов в Манеже, которую за полгода до описываемых событий, в декабре 1962-го, разнес в пух и прах Никита Хрущев. Так я оказался в обычной московской школе № 45, окончив которую, подал документы на филфак МГУ, на отделение структурной и прикладной лингвистики.
Мне хотелось такой же интересной, богатой необыкновенными событиями жизни, как у родителей, но они запротестовали: «Ты что, не помнишь, как «Добро пожаловать...» цензоры Госкино не выпускали на экраны? А сколько раз возвращали сценарий «Агонии»? И уже готовым этот фильм десять лет лежал на полке. Нет, мы тебе такого будущего не хотим — давай станешь ученым».
Единственным человеком, который ужаснулся уготованной мне судьбе, был Виктор Некрасов. Он тогда в очередной раз приехал из Киева и по традиции остановился у нас. Будучи человеком деликатным, Виктор Платонович не протестовал, не настаивал, а только спросил: «Паша, зачем ты поступаешь на эту лингвистику? Зачем она тебе?» Конечно, эти слова усилили мои сомнения, однако дело было уже сделано и осенью 1966 года я пошел в МГУ — учиться неведомо чему.
Личность Некрасова и оказанное им на меня влияние достойны отдельного разговора. Писателя привел в наш дом, как ни странно, отец — обычно это была прерогатива мамы. В Театре Станиславского, откуда Семена Лунгина тогда еще не попросили, он ставил спектакль по повести Некрасова. Автор приехал из Киева в Москву, присутствовал на репетиции, после которой они с отцом выпили и подружились.
