В спектакле «Да здравствует королева, виват!» Женечка Симонова играла Марию Стюарт, а я — ее друга, которого незаслуженно убивали в конце первого акта. Я падал с моста с ножом в спине, а там высота метра два. И хорошо, если монтировщики меня ловили, не будучи в тот вечер «выпимши». Случалось, падал прямо на пол, после чего нож вытаскивали, тело выносили и клали буквально под ноги первому ряду. Лежу мертвый, а Симонова рыдает надо мной и незаметно щекочет! Или наклоняется к моему лицу, и тут уж я шепчу ей в ухо что-то смешное, Женечка колется, не в состоянии сдержать смех! Иногда, пока она рыдала, я неожиданно на мгновение оживал и начинал биться в конвульсиях — так мы друг друга веселили. Не превращайте театр в драму, театр — дело куражное.
В «Маяковке» прослужил года четыре. Гончаров гонял меня как сидорову козу. Работать с ним было непросто, он нередко проявлял жестокость и деспотизм, любил изводить артистов, допекать до состояния взрыва. Достает и достает, ты прямо чувствуешь, как он тебе специально ухо крутит! Кричит из зала:
— Где эта сволочь?!
— Я, Андрей Александрович?
— Нет, другая сволочь!
Репетируем сцену, я сижу между Гундаревой и Джигарханяном и передаю стакан от одного к другому. А Гончаров все цепляется:
— Ничего ты не можешь, не умеешь, плохой артист, повторить сначала!
Вдруг в очередной раз кричит:
— Не нюхай стакан!
Я просто взбесился, потому что и не думал этого делать, вскочил и как заору по матушке:
— Я его не нюхаю!
В этот момент Гончаров потер ладошки — всегда так делал, если был доволен, — и объявил:
— Стоп! Перерыв!
Да, мы роптали: мучитель, самодур! А помер — и все развалилось. Пришедший на смену Гончарову худрук все растерял.
И вот наступил январь 1992 года. За месяц я сыграл тридцать восемь спектаклей, из них двадцать четыре детских. Были школьные каникулы, и сказка про Ивана-царевича шла два раза в день. Везет актеру, который играет хорошего Ивана, я-то играл плохого Ивана Варварина! А плохим всегда доставалось от «карликов» — так на актерском жаргоне называют детей. Думаете, в театр приходили сплошные «цветы жизни»? Ничуть не бывало. У меня ляжки были синими от пулек, выпущенных из рогаток. Мы там бегали по залу, а карлики подножку подставят — и ты летишь! Хорошо, если приземляешься в проходе, а не на чью-нибудь мамочку, иначе начнется визг. Карлики не только ноги вытягивают, но и руки, которые приходятся ровно на то место, про которое еще Пушкин писал в «Гавриилиаде»: «...место роковое (излишнее почти во всяком бое)». В общем, они четко в него попадают, после чего ты с трудом доползаешь до кулис и там еле успеваешь оклематься.
Время тогда было грустное, унизительное, актеры считались паяцами, клоунами и дрянью, бессмысленной и ненужной. Обидно. Но я был женат, Анна уже родила сына Дмитрия, росла Дарья, старшая дочь от другой женщины, так что приходилось кормить семью и детей. Кто-то может плюнуть на все, не получается — ну и ладно. А я не могу!
