Еще помню отца в трусах, бегающего с мальчишками по полю за мячом. Мне тогда это казалось совершенно естественным: у всех папы играют в футбол и мой играет. А ведь ему было уже за пятьдесят. В общей сложности мы прожили в Свистухе пятнадцать лет. Недавно я побывала в тех местах, нашу половину домика до сих пор называют «чирковской».
В 1952 году с улицы Чкалова мы переехали в высотку у Красных Ворот. В гости часто приходил Свердлин с женой Шурой. Александра Яковлевна Москалева, работавшая вместе с мужем в Театре Маяковского, была очень остроумной. Помню, сама Раневская потерпела поражение в соперничестве с ней. Они случайно встретились у нас. Александра Яковлевна без устали рассказывала смешные истории, и внимание гостей было приковано к ней. Фаина Георгиевна становилась все мрачнее и мрачнее, а потом засобиралась домой. Фуфа (так называли Раневскую у нас в семье) как человек самолюбивый приревновала к чужому успеху. Наутро часов в восемь раздался звонок. Родители так рано никогда не просыпались. Папа спросонья бежит к телефону, а там — взволнованная Фаина Георгиевна: «Боречка, эта Шурка вас вчера опила, объела!»
«Что-то грустный голос у Фуфы», — сказал отец, повесив трубку. И уже вечером Раневская сидит у нас за столом, пьет чай и возмущается, что какой-то критик обозвал ее «опытной актрисой». Понемногу отходит. И потом до двух часов ночи — байки, воспоминания, рассказы. Утром снова звонок, но голос уже бодрый: «Боря, ваш дом как лекарство. Спасибо!»
Но если не считать случая с женой Свердлина, каждый раз, когда появлялась Раневская, начинался шумный праздник. Она всегда была в центре внимания, а вокруг все смеялись. Но вдруг в какой-то момент Фуфа вставала и отходила к окну. И мне казалось, что на самом деле ей не так уж и весело. А может, она плохо себя чувствовала? Но Раневская возвращалась к столу, опять сыпались шутки и раздавался общий хохот. Теперь я думаю, что она как человек гордый за юмором скрывала свое внутреннее одиночество.
Фаина Георгиевна называла меня подружкой. Маленькая девочка и она, пожилая дама, общались на равных. Я росла среди взрослых и, по-видимому, от этого была спокойной и не по возрасту серьезной, вдобавок умела слушать. Со мной не надо было притворяться, Раневская эти качества ценила.
Фаина Георгиевна не любила никакого соперничества и довольно жестоко его подавляла. В спектакле «Деревья умирают стоя» ее партнер в сцене на двоих очень хорошо произносил монолог, зал ему всегда аплодировал. И вот однажды он начинает говорить, стоя перед Раневской на коленях, а та вдруг берет его голову и — раз! — себе в живот, чтобы слов не было слышно.
Спустя годы, когда я уже сама играла в театре, мы заезжали к ней на Котельники с актером Привальцевым. Раневская ждала нас и дверь квартиры не закрывала. Заходим — тишина.
