Схватив меня в охапку, отец быстро пошел к выходу. Но толпа с возгласами «Борис Чирков! Это же он, смотрите!» его настигла. Все просили автографы. А я громко объявила: «Это мой папа!» Побелев от гнева, он страшным голосом сказал: «Не смей! Никогда, слышишь?» Целый день со мной не разговаривал. Урок на всю жизнь...
В недавнем сериале «Оптимисты», а это мой тринадцатый фильм, я сыграла секретаршу. За всю свою жизнь не так уж и много видела одиноких секретарш, но надеюсь, она у меня получилась. Героиня, конечно, эпизодическая, однако как было не вспомнить слова папы: «А ты знаешь, что сыграть маленькую роль сложнее, чем главную? В нее нужно очень точно попасть». Мысль вроде и простая, но очень верная.
Папа был как русская природа: она ничем не поражает, не ослепляет, но даже от тихого шуршания дождика, от серенького дня невозможно оторваться. Слушаешь, смотришь — и сердце сжимается от какой-то сладкой боли. А еще он представлялся мне Иванушкой-дурачком из наших сказок. Дурачок — а самый умный, не красавец — но других и не надо.
С каждым годом и часом чувство вины перед отцом становится все сильнее: где-то не поняла, вовремя не подошла и не погладила, была жестока. Хочется все вернуть, исправить! Но поздно. Он так и не узнает, насколько был необходим, любим, как тяжело, плохо и одиноко без него...
Я — его поздний и единственный ребенок. Когда мама объявила, что беременна, папе исполнилось сорок восемь. Он очень боялся брать меня на руки: как бы чего не сломать! И в то же время чувствовал себя абсолютно счастливым. Хотел только дочку и говорил: «Родится мальчик, называй его как хочешь. А если девочка, то только Милкой!» В результате я получила имя Людмила, в честь любимой жены. Папа так и обращался к нам: «Мои Милочки».
Родители прожили вместе почти тридцать четыре года, а поссорились всего один раз. Случилось это так. На лето сняли дачу, папа часто приезжал туда проведать беременную маму. И вот на ночь глядя у них разгорелся спор о Марине Цветаевой и Анне Ахматовой, перешедший в крик, которым они всех подняли на ноги. Глаза у обоих горели, лица раскраснелись. Сбежавшиеся домочадцы не знали, как их утихомирить. Сначала смеялись, пытаясь перевести ситуацию в шутку, потом всерьез испугались. Наконец папе что-то шепнули на ухо и он вдруг резко замолчал, споткнувшись на полуслове. А мама еще долго бушевала. Потом они три дня не разговаривали. Больше отец старался ни в чем не перечить жене и даже стал болеть за ее любимую футбольную команду «Спартак», отказавшись от ленинградского «Динамо».
Папа не возражал против того, что мама главенствует в семье, хотя та и была на двадцать два года моложе. Умел быть снисходительным к возрасту и всегда позволял нам жить так, как мы хотели, но до определенного момента. Если ты чуточку начинал заходить «не туда», он, не повышая голоса, но с холодком говорил решительное нет...