Стал уговаривать медиков, угрожать — но меня не послушали. «Ты позвони Матвееву, — посоветовал кто-то, — он народный, лауреат, ему не откажут». Позвонил. По голосу понял, что Евгений Семенович тоже не совсем в форме. Сказал, что ребенка с астмой не берут в больницу, может умереть.
«Как им звонить?» — вскричал Матвеев сквозь голоса, музыку, звон бокалов.
Я продиктовал номер телефона больницы. Через пять минут он перезвонил мне, сказал, что не поднимают, мерзавцы, трубку и он немедленно сам туда выезжает. Я пытался отговорить, понимая, что у него гости, он выпил, три часа ночи — но Матвеев уже, как говорится, закусил удила. Я вышел в сад, закурил и только тут вспомнил, что Восьмое марта — день рождения Евгения Семеновича!
Бросился к телефону, но мне ответили, что именинник куда-то умчался сломя голову. Шел крупный снег, начиналась пурга. Я представил, как Матвеев едет на машине в больницу, его медальный профиль на фоне огней...
Больше судьба нас не сводила. Шло время, наступил новый век. А потом он умер.
Таким я и запомнил Евгения Семеновича Матвеева: едущим сквозь ночь, сквозь пургу на помощь незнакомому мальчику. На помощь человеку. Не на экране — в жизни.
Я прихожу к нему на Новодевичье кладбище. Он похоронен у западной стены, ближе к Москве-реке, на том самом месте, где мы пили с ним самогон. С ним, истинно народным артистом. Простым гениальным русским мужиком.
