— Очень интересует! — я таял от ее акцента. — Мечтаю побывать в Домском соборе, послушать органную музыку. Да просто погулять с тобой по городу, осмотреть этнографический музей, поклониться памятнику Яну Райнису.
— Побывать в соборе? — с изумлением спрашивала она. — Поклониться Райнису? И это говорит ярый коммунист Макар Нагульнов? А ты что, знаешь Райниса?
В ответ я прочитал монолог из пьесы «Вей, ветерок!»:
Что добыл, то и мое,
Взял, что в жизни
причиталось.
Утро — светится росою, Даугава — под ветром
плещет.
Встань, цветок мой,
Байбалыня,
В мою лодку смело прыгни...
— Встану, встану, — продолжила Вия на латышском, — прыгну, прыгну!..
Я ее поразил знанием Райниса, она схватила меня за лацканы пиджака и смотрела, смотрела своими небесно-голубыми бездонными глазами мне в глаза — и так мне захотелось поцеловать ее!
— Откуда ты знаешь?!
— не верила Вия.
Я объяснил, что давно влюблен в «Вей, ветерок!», в образ Улдиса, которого сыграл при полных аншлагах более двухсот раз в новосибирском «Красном факеле».
Пошел мелкий дождик, мы бродили по Риге и говорили, говорили, не могли наговориться, и она мне все больше нравилась. У нас много оказалось общего: оба из деревни, безотцовщина, из очень бедных семей, мамы работали уборщицами, обоих нас не раз унижали, оскорбляли... И если я защищался взрывами эмоций (в армии со мной не связывались, однажды чудом не расстреляли за то, что набросился на генерала за издевательство над солдатом, а в Малом театре прозвали «сумасшедшим с бритвой»), то Вия уходила в себя, пряталась как черепаха под панцирь, от этого и казалась надменной, неприступной, отстраненной. В общем, потянуло от холодной прибалтийки теплом. Она изумительно, пронзительно сыграла роль Сони, стала чрезвычайно популярной, в нее вся страна влюбилась.
— И вы?
— тихо спросил я.
— А ты как думаешь? — шепотом ответил Матвеев. — Не задавай глупых вопросов. Снимаясь, я шел на поправку, что-то очень целебное было в ее глазах, в ее голосе, акценте, прикосновениях...
— Слышал, у нее дочь от вас?
— Да каких только не ходит слухов! Но дочь похожа, зачем буду очевидное отрицать? Больше всего не люблю в людях лживость. Брови черные вразлет, губы, подбородок — мои. Виечке досталось: пальцем на дочку показывали, проходу не давали.
— А почему ж вы не сошлись? Красивая получилась бы пара.
— Правда?.. Муж Артур и сын Каспар ее здорово ко мне ревновали. Но Вия договорилась с мужем, что он принимает дочь и больше на эту тему разговоров не будет.
— А вы?
— Предлагал Вие переехать в Москву, но она отказалась, осталась с мужем. Вот тогда-то я и вылезал на крышу, на мостах стоял...
Не помню, как мы попали в подъезд. Помню, что рубашку Матвеев почему-то снял уже в лифте. В квартире, отвесив супруге земной поклон и едва удержавшись на ногах, он удалился в кабинет спать. Лидия Алексеевна пошла за ним, чтобы помочь раздеться, и вышла с пустой авоськой в руке. «Ничего себе сходил за хлебушком, — молвила она с улыбкой. — Чай будете?» И в этой улыбке было столько...
