Для нашего фильма что-нибудь зарождается? — поинтересовался я.
— Пока не очень-то. Но для песни женщина нужна. Не просто женщина, а влюбленность. Знаешь, как мы с моим родным, можно сказать, композитором Евгением Птичкиным работали над картиной «Судьба»? Поэт Роберт Рождественский, написавший до этого для нас «Сладку ягоду», прочитал сценарий, позвонил мне: «С-старик, драматургия волнует, фактура по-народному крепкая. Но хоть убей, не понимаю, где и зачем нужна песня... Давай встречаться». С Женей Птичкиным мы поехали на дачу к Рождественскому в Переделкино.
Уселись под раскидистой яблоней за стол, сервированный очаровательной женой Роберта Аллочкой для чаепития: самовар, чашки, сушки, варенье... Птичкин вытащил из портфеля бутылку «Столичной», наполнил чайные чашки. Не успели выпить — появляется Алла с тортом.
— Это просто так, — оправдывается Птичкин, — для вдохновения, по маленькой.
— Роба! — строго смотрит Алла на мужа. — Ты вчера уже хорошо вдохновился!
Но водочка под торт пошла отлично. Сидим, разговари ваем, я пересказываю сюжет картины: мол, двое в вынужденной разлуке, герой, которого играет Юра Яковлев, в партизанском отряде, героиня, Валерия Заклунная, в заложницах у немцев, но несмотря на испытания, муки, они думают друг о друге.
Война, разруха, пожары, виселицы, и надо всем этим адом — песня любви, песня щемящей нежности, чистоты!
Подошла Аллочка, поставила тарелки с лучком, огурчиками, сыром и граненые стопки. «Женя, — говорит мне, — ты им о нежности, о любви, а они водку из чашек лакают и тортом закусывают, как последние извращенцы!» Алла улыбнулась, в улыбке ее было столько понимания, заботы, любви, что я почти физически почувствовал, как птица вдохновения спустилась к нам, сев на плечо Роберта.
— П-продолжай, с-старик, — попросил Рождественский, хрустя малосольным огурчиком. Я продолжал, что-то там напевал, даже пританцовывал, чуть не вприсядку вокруг стола ходил.
Уговаривал, убеждал. Потом не выдержал:
— Я долго перед вами на пупе вертеться буду?!
Подошла Аллочка, испугавшись видимо, что кончится потасовкой, присела рядом с мужем, положила руку ему на плечо.
— П-пожалуйста, п-повертись еще чуть-чуть, — сказал Рождественский, заикаясь больше обычного, что свидетельствовало, как мне потом сказала Алла, о том, что в нем что-то заработало.
— Роба, дорогой! — в отчаянии завопил я чуть не на все Переделкино, а стояла такая же вот тихая солнечная осень. — Пойми, песня должна быть связующим мостиком между героями! И я даже знаю, кто ее будет петь!
— Кто? — удивленно спросил Птичкин.
— Анна Герман, — ответила Алла, впрочем, мы с ней дуэтом ответили.
Роберт вскочил:
— Все! Надоел ты мне! — допил водку и ушел в дом.
— Обиделся, что ли? — спросил я у Аллы, она улыбалась и была в это мгновенье особенно неизъяснимо хороша, как настоящая муза.
— По-моему, стихи состоялись, — улыбнулся и Птичкин.
И через пару дней в своем мосфильмовском кабинете (Птичкин был главным му зыкальным редактором студии) он спел мне дурным, правда, голосом потрясающую песню: Мы — эхо!
