Многие молодые врачи мечтали работать его ассистентом, но не все выдерживали. Дело в том, что Павлов был очень вспыльчив. Известно, что во время операций, если кто-то был нерасторопен, Иван Петрович использовал крепкие словечки. Но всегда признавал, если не прав. Так однажды он накинулся на сотрудника, который, по его мнению, дал не тот препарат собаке. Но когда разобрался, что совершил ошибку, собрал всех сотрудников лаборатории и сказал: «Господа, я сейчас накричал на него совершенно напрасно. Не выслушал и дал волю несправедливости. А он был совершенно прав». В другой раз один молодой врач, Орбели, пошел к Павлову в ассистенты, почитая это за великую честь. Но тут же об этом пожалел. «Иван Петрович работал то левой, то правой рукой, — вспоминал он. — Перекидывал пинцет, нож, и я не успевал за ним угнаться. «Вы мне так сорвете операцию», — кричал он. Через два месяца я подошел к нему и попросил: «Освободите меня». — «У меня просто такая привычка ругаться, — объяснил ему Павлов. — А вы относитесь к этому, как к запаху псины в лаборатории...» И ассистент остался. Кстати, несмотря на то что Павлов говорил и писал на правильном русском языке, в обиходе он любил употреблять народные выражения: «пуще», «тож», «по мне», «пущай», «середа» и прочее. Ему нравились образные словечки.
К 1912 году Павлов был избран почетным членом всех возможных институтов и университетов мира, связанных с его отраслью. К нему пришло безусловное признание, его первенство признавали все физиологи мира. Но признание своего культа личности было невозможно для характера Павлова. Когда в Англии его облачили в профессорскую мантию и шапочку, он сказал, что чувствует себя в этом одеянии, как «поп в рясе», и поспешил его снять. Когда же какой-то врач, обращаясь к нему, назвал его «ваше превосходительство», он начал кричать: «Я же просил, черт побери! Ваше превосходительство! Черт знает что! Какое мерзейшее холуйство!» Кстати, именно в Англии один профессор ему сказал: «Ваши условные рефлексы не будут иметь успеха в нашей стране, потому что они слишком пахнут материализмом». Да, Павлов только из деликатности публично не оскорблял чувства верующих, но психологов — просто громил. Кричал на сотрудников в лаборатории: «Поняла», «забыла», «вспомнила», «сообразила»... В применении к собаке эти слова только скрывают наше невежество. Кто еще раз такое скажет — с того штраф!» Его споры с психиатром Снарским, который тоже работал с животными в своей лаборатории, о «внутреннем мире» и «чувствах» собак были бесконечными. «Откуда вы можете знать ощущения, чувства или желания животного? — говорил он. — Это ничего не говорящие слова. Слюнная железа — вот главное!» — «Материализм должен знать меру...» — отвечал коллега. Что бы сказал Павлов, если б ему сообщили, что через сто лет после этого разговора будут существовать «собачьи психологи»?
