Захаров всегда ее успокаивал: «Татьяна Ивановна, вам не надо помнить текст, вам надо просто появиться на сцене». И действительно, стоило ей выйти из кулис, народ встречал ее бурей нескончаемых аплодисментов. Но она все равно очень переживала и после спектакля сетовала:
— Я вам все испортила.
Мы ей говорили:
— Да что вы, нет.
А Пельтцер не могла успокоиться:
— Нет-нет, я знаю, что все испортила...
Когда в театре отмечали 85-летие Пельтцер, Саша Абдулов, заканчивая свое поздравление, сказал: «Ну, а нам всем я желаю, чтобы, дожив до 85 лет, мы так же, как Татьяна Ивановна, могли бы выпить коньяку и выкурить сигарету». А юбилярша как раз сидела с сигареткой, и рядом на столике стояла рюмочка коньяка.
— Вам повезло поработать и с Леоновым...
— Когда впервые увидел его в коридоре театра, немножко расстроился. У меня же в памяти были его искрометные кинообразы: в «Полосатом рейсе», в «Снежной королеве», в «Джентльменах удачи». А тут я увидел уже пожилого, уставшего человека. Вне сцены он «не фонтанировал», был очень скромным, тихим. Вы знаете, есть артисты, которым кажется, что им что-то недодали. Они могут хорошо играть, но они злы на весь свет. А Леонов был душевным и очень добрым человеком. Удивительным!
В те годы Леонов уже чувствовал себя не очень хорошо. Но на сцене преображался. Я участвовал с ним в спектакле «Оптимистическая трагедия», Евгений Павлович потрясающе играл Вожака. Это была одна из лучших ленкомовских постановок, с прекрасными декорациями Олега Шейнциса, гениальными артистами — Абдуловым, Янковским, Караченцовым, Проскуриным, Чуриковой, Збруевым, Корецким. Мы, молодые артисты, практически не уходили со сцены, с восхищением наблюдая, как работают мастера...
— А Броневой был занят в «Оптимистической трагедии»?
— Броневой появился несколько позже... Леонид Сергеевич был уже очень популярным актером, народным артистом СССР, когда Захаров позвал его в «Ленком». Потом говорили, что Марк Анатольевич взял Броневого на роли Леонова. Но это не так, потому что они совершенно разные актеры — по темпераменту, по энергетике. По мастерству близки, но в остальном разные. И оба — неповторимые.
Когда Броневой пришел в театр, он был очень милым, улыбался и даже шутил. Но со временем стал пожестче. Из-за этого кое-кто в театре даже считал его самодуром. Помню, один артист, лысеющий, как и Броневой, подошел к Леониду Сергеевичу:
— Вы знаете, оказывается, такая мазь появилась — от выпадения волос. Ею голову мажешь... — Броневой смотрит на него тяжелым взглядом, а тот не останавливается: — Вот так втираешь-втираешь, и волосы начинают расти.
Тут Броневой не вытерпел:
— Да пошел ты! — и послал по известному адресу.
Даже во время спектакля мог отпустить острое словцо. Однажды один актер опоздал с выходом . Это всегда очень неприятный, нервный момент. Когда «задержавшийся» вбежал на сцену, Броневой громко ему сказал: «Встретимся у директора». Тон был такой, что у артиста душа в пятки ушла. Но, конечно, все обошлось, никто никуда не пошел.
