Слезы вновь подступили к горлу, а вместе с ними отчаяние и негодование, огнем жгущие душу. Да неужели же Чарльз не понимает, что она отдала ему и свою красоту, и саму жизнь?! Двадцать лет жила рядом неприметной тенью, рожала ему детей, терпеливо сносила переменчивое настроение, непостоянство и вспыльчивость. И что получила взамен? Сафьяновый футляр, в котором, как свернувшаяся под пеньком гадюка, лежал этот отвратительный браслет, приготовленный мужем своей любовнице?
Хотя, пожалуй, браслет-то как раз замечательный, искусной работы, да и камни чистейшей воды. Ей Чарли никогда таких не дарил! Всю жизнь внушал, что следует экономить и жить по средствам, пенял, если она тратила на провизию больше, чем он рекомендовал, корил за расточительность и неумение вести хозяйство. А теперь смеет утверждать, что столь дорогая вещь, предназначенная молоденькой актрисе и лишь по недосмотру приказчика из ювелирного магазина доставленная в их лондонский дом, не более чем дружеский подарок? Да еще посылает жену извиняться перед любовницей за ее якобы безосновательные грязные подозрения! Нет, она сейчас же вернется и не позволит больше помыкать собой. И Кэйт решительно высунулась в окно, приказывая вознице остановиться. Она вернется домой и скажет Чарльзу все, что давно переполняло душу, заберет детей и уедет куда-нибудь.
Все это вихрем пронеслось у нее в голове — и в тот же миг развеялось как облака, унесенные за горизонт вихрем. Ничему этому не бывать. Миссис Диккенс привыкла подчиняться мужу, подлаживаться под него. К тому же она слишком устала. Этот последний год, прошедший в холодной вражде и взаимных упреках, вконец ее измотал. И раньше чем кучер успел осадить лошадь, Кэйт упавшим голосом снова велела ехать...
Передав в руки горничной пальто и шляпу, мистер Диккенс прислушался. Где-то наверху в детских шумели мальчишеские голоса, из комнаты старшей дочери Мэйми доносились звуки рояля, а из кухни как обычно слышался голос свояченицы Джорджины Хогарт, уже давно ведшей в доме Диккенсов хозяйство. Отлично, значит, домашние заняты своими делами и никто не помешает ему побыть наедине с собственными мыслями. Мысли же в голове Чарльза теснились невеселые.
Черт возьми, следовало быть осмотрительнее и поразборчивее записать ювелиру адрес Эллен. Тогда приказчику не пришло бы в голову отправить злосчастный браслет ему домой. Мистер Диккенс с досадой стукнул об пол тростью. Впрочем, глупо досадовать на то, чего нельзя изменить... Да и разве только в браслете дело? Он давно в западне, и этот не ко времени попавшийся на глаза Кэтрин браслет — лишь еще одно звено в той цепи, которая с каждым днем опутывает его все крепче, не давая дышать, писать, жить, думать...
К 1858 году в Англии не было писателя более популярного во всех слоях общества, чем Чарльз Диккенс. Начиная с 1836-го, когда в печати регулярно стали появляться небольшими частями его «Посмертные записки Пиквикского клуба», книги Диккенса расходились влет, едва оказавшись на прилавке: «Оливер Твист», «Лавка древностей», «Домби и сын», «Дэвид Копперфилд», «Холодный дом», «Тяжелые времена», «Крошка Доррит»... Юноша, которому когда-то платили пять гиней в неделю за очерки для лондонской вечерки, превратился в одного из богатейших британских прозаиков. Пожелай он завтра выпустить в свет за собственной подписью английский алфавит — и тот сметут с полок как свежую литературную новинку! Только что в этом толку?
Невесело усмехнувшись, Диккенс вошел в спальню. Здесь в разгар дня его уж точно никто искать не станет. Он должен все обдумать. Должен что-то решить до возвращения Кэтрин. Но едва его взгляд уперся в бывшую дверь, теперь заложенную книжными полками, как на сердце навалилась свинцовая тяжесть. Эти полки, отделявшие бывшую гардеробную, в которой теперь спал мистер Диккенс, от их с Кэтрин супружеской спальни, он сам распорядился установить прошлой осенью, вскоре после того как познакомился с Эллен Тернан. Энн, старая верная горничная, и виду не подала, что удивлена или обеспокоена просьбой хозяина. Просто вызвала двух немногословных плотников, которые, стуча молотками, быстро разделили пополам его жизнь. Ему казалось, что спрятавшись от жены за книжными полками, он сумеет укрыться от собственных невеселых мыслей, разочарований и нерешительности. Диккенс был уверен, что в этой келье, которую в порыве нахлынувшей на него элегической любви соорудил себе в собственном доме, образ новой возлюбленной будет приходить к нему хотя бы по ночам. К удивлению Чарльза, чуть ли не каждую ночь ему снилась Кэтрин — но не та, что по вечерам шаркала ночными туфлями за белой дверью, а другая, которую он теперь почти не помнил: тихая ласковая синеглазая девушка. С ней, как ему теперь казалось, так жестоко обманувшей его ожидания, он когда-то надеялся пройти вместе по жизни...
