Тогда в Манчестере Чарльз не сразу понял, что влюблен. Ему казалось, он просто любуется милой девушкой. На сцене они с Эллен почти не пересекались, партнершей Диккенса была ее сестра, в финальной сцене весьма натурально рыдавшая над умирающим возлюбленным, а Эллен в это время стояла за кулисами. Но всякий раз, когда Чарльз, удаляясь со сцены, проходил мимо нее, его обдавало каким-то неуловимым дуновением, похожим на порыв весеннего ветра.
Он очнулся, только когда все, как казалось, закончилось: после трех выступлений в Манчестере они вместе с Эллен, ее сестрой и матушкой вернулись на поезде в Лондон. И Диккенс вдруг понял, что не может без нее дышать...
Если бы только Эллен дала ему надежду! Он давно уже бросил бы все: опостылевший брак, порядком наскучившие литературные труды, Лондон, который так любил когда-то и который теперь все чаще раздражал его вечной суетой. Они могли бы организовать труппу, ездить с гастролями по Англии, Америке, Канаде. За океаном давно наслышаны о его спектаклях и не раз приглашали... Но мисс Тернан лишь вежливо принимала его покровительство, не двигаясь в своих чувствах дальше холодноватой, хотя будто бы и искренней дружбы. Негодуя на самого себя, он слал ей подарки, сладости, полушутливые-полулирические записки, надеясь на то, что рано или поздно добьется снисходительности, и одновременно боясь этого. Если Эллен его разочарует, ему больше нечего будет ждать от жизни. Он не сможет этого пережить. Слишком часто женщины разочаровывали его. Все, начиная с матери, от которой Чарли в страшные месяцы работы на фабрике тщетно ждал хоть одного участливого слова, и заканчивая Кэтрин, которая теперь лелеет свои обиды, забыв о том, сколько лет он надеялся, что рано или поздно та очнется от спячки, что жизнь их наладится, они станут не только супругами, но и близкими друзьями...
Он никогда не признавался жене, что не она была его первой любовью. Эта роль в жизни Диккенса выпала Марии Биднелл, с которой тот повстречался в семнадцать. Манерную и легкомысленную дочку банкира развлекало откровенное обожание, которое дарил ей молодой Диккенс, пока родители не решили, что это развлечение, равно как и страсть, вспыхнувшая в кавалере, грозят зайти слишком далеко. Марию услали в Париж, Чарльза отвадили от дома... Он ждал и надеялся до тех пор, пока не увидел в глазах вернувшейся из-за моря возлюбленной свой приговор. Но даже после расставания эта злосчастная любовь будто ходила за ним по пятам, отравляя и без того нелегкую жизнь.
Угнетали и вечные разъезды, во время которых Чарли, порой промокший и продрогший и почти всегда голодный, примостившись в углу почтовой кареты, при свете крошечного огарка строчил репортажи. Родители, ничему не научившиеся на собственных ошибках, продолжали влезать во всяческие денежные авантюры, из которых их вынужден был вызволять старший сын, выплачивая отцовские долги из своих скудных репортерских заработков. Как хотелось ему в этих бесконечных странствиях и хлопотах прислониться к надежному плечу, плечу настоящего друга!
От Кэтрин Хогарт, которую Чарли встретил спустя год после расставания с Марией, он не ждал любви — был сыт ею по горло. С Кэтрин он связывал последние надежды на то, на что уже устал надеяться: искреннее участие и нежную заботу.
Кэти была единственной, кому он решился поведать всю правду о фабрике ваксы. Целый час после печального рассказа она прорыдала у него на плече... Но на следующий день, когда Чарльз, с рассвета писавший очередную главу «Оливера Твиста», решил пообедать, он нашел полупьяную кухарку спящей, а жену как ни в чем не бывало раскладывающей пасьянс на обеденном столе.
Внезапная жгучая досада на самого себя вдруг овладела Чарльзом. А чего он, собственно, ждал? Что избалованная девочка из благополучной семьи разделит и оценит его бешеную жажду жизни, его страхи перед завтрашним днем, его страсть к успеху?
