Да, всю жизнь Кэйт послушно следовала за ним, но делала это словно через силу. Пытаясь помочь ему с деловой перепиской, вечно путала адреса; выступая в спектаклях, подворачивала ноги и растягивала связки, а слушая главы из романов, которые он поначалу пытался ей читать, частенько дремала. Когда в 1842 году ему захотелось отправиться в Америку, чтобы насладиться заокеанским успехом, Кэтрин чуть ли не месяц орошала слезами подушку. Поплакав, она все же покорно собралась в дорогу, оставив дома четверых детей, и ни разу не пожаловалась на тяготы пути. Но Чарльза во время того путешествия не оставляла мысль, что он повлек бедную овечку на заклание.
Да, жена покорно рожала одного ребенка за другим, кормила, пеленала, ставила компрессы, если чада болели. Но никогда не предавалась их забавам так же самозабвенно, как предавался он, не сочиняла им сказки, не выбирала книги, когда те учились читать. И этим до боли напоминала Чарльзу собственную мать, от которой он так долго ждал чего-то большего, чем педантично-прохладное выполнение родительского долга. Его жена была весьма покладиста и никогда не поминала о вечерней ссоре на следующее утро. Может, было бы лучше, если бы она била посуду и швыряла ему в голову цветочные горшки? Так, во всяком случае, он смог бы убедиться, что не безразличен ей. Но Кэтрин в ответ на мужнины упреки всегда молчала, по-девчачьи поджав губы. Совсем как сегодня, когда пришла к нему в кабинет с этим проклятым браслетом...
Поблекшее лицо жены, искаженное гримасой недоумения и детской обиды, вдруг встало перед глазами, заставив Чарльза поморщиться. Если Кэтрин постучит сейчас к нему и снова потребует объяснений, он может не сдержаться. Ему нужно уйти, проветриться, отогнать неотступные мысли, иначе он просто сойдет с ума.
Поспешно схватив сюртук и на ходу просовывая в рукава руки, он вновь бросился на улицу. Кэтрин всегда считала его прогулки сумасшествием. Ей самой даже путь из гостиной в столовую казался слишком длинным, а Чарльз мог отмахать зараз несколько десятков миль и стать после такого моциона только свежее. Иногда он шел с такой скоростью, что ветер буквально свистел в ушах. Где он только не побывал во время долгих прогулок! Его знаменитые описания лондонского дна, детальное знание провинции, деревенек и постоялых дворов — все это результат путешествий, которым Чарльз и в самом деле иногда предавался с каким-то исступлением.
Дойдя до угла улицы, Диккенс замер, поигрывая тростью... Может, отправиться в Гэдсхилл? Ему вполне под силу отшагать тридцать миль.
Когда-то, еще мальчиком гуляя с отцом в окрестностях Чатема, Чарльз увидел небольшой, но удивительно живописный дом, до самой крыши густо увитый плющом. «Если будешь послушным и станешь прилежно учиться, то когда-нибудь обязательно его купишь», — сказал отец, усмехнувшись его восторгу. И все вышло именно так. Диккенс разбогател и однажды узнал, что постоянная сотрудница возглавляемого им журнала «Домашнее чтение» миссис Литтон продает тот самый особняк в Гэдсхилле, доставшийся ей в наследство. Чарльз купил его, принялся перестраивать, ремонтировать и приводить в порядок, с присущей ему обстоятельностью продумывая место для каждой безделушки, воодушевленный, возил туда жену... Ему казалось, что когда семья переселится в этот дом, пустота в душе, которую он в последнее время ощущал все чаще, исчезнет. И Кэтрин той весной едва ли не впервые в их совместной жизни будто тоже искренне радовалась вместе с ним. Они сообща прикидывали, как младший сын Эдвард, которому тогда едва исполнилось четыре, будет резвиться на лужайке, как Диккенс наконец-то заведет собаку — он мечтал об этом с детства. Весной 1857-го дом мечты был готов к новоселью, которое и состоялось в мае, в июне к ним приехал погостить Ганс Андерсен — его книги Диккенс обожал и давно жаждал заполучить сказочника в гости. А в конце того же лета Чарльз встретился с Эллен...
