«Ты никуда не поедешь! Я не позволю тебе унижаться! — Кэйт стукнула кулачком по дверному косяку и войдя в спальню матери, закрыла за собой дверь. — Эта гадкая женщина сама должна извиниться перед тобой! Слышишь?! Она должна валяться у тебя в ногах, моля не предавать огласке подлую алчность, которая заставляет ее выманивать подарки у собственного соблазнителя. Если хочешь, я сама пойду к отцу и выскажу ему все в лицо...»
Голос девушки звучал все громче... Миссис Диккенс в ответ лишь успокаивающе погладила дочь по плечу и грустно улыбнулась: «Не шуми, Кэт. Твой отец считает, что я должна извиниться перед мисс Тернан. Значит, мне нужно поехать. — Завязав под подбородком ленты потертой шляпки, супруга мистера Диккенса мягко отстранила все еще стоявшую у двери дочь и увидев, как у той брызнули из глаз досадливые слезы, ободряюще добавила: — Не надо плакать, детка... Думаю, все обойдется».
Лишь очутившись в спасительном полумраке экипажа, миссис Диккенс дала волю собственным слезам. Брак, жизнь, весь ее мир трещал по швам, и она решительно не знала, что делать.
«Очаровательный юноша! Очень молод, но чертовски талантлив. Он, несомненно, далеко пойдет...» — услышав комплименты, расточаемые Джорджем Хогартом младшему коллеге, вместе с которым он трудился в одной из вечерних лондонских газет, разливавшая чай дочь Хогарта, двадцатилетняя Кэйт, смущенно потупилась. Она догадывалась, что для родителей давно не секрет те пылкие взгляды, которые бросает в ее сторону молодой друг отца... Как и то, что она не осталась равнодушна к этим взглядам. Да разве нашлась бы девушка, которую Чарльз Диккенс мог оставить равнодушной? Он был чудо как хорош: большеглазый, подвижный, с вьющимися каштановыми волосами до самых плеч... И какой весельчак!
Хогарты никогда не знали недостатка в талантливых, ярких гостях. Отец семейства был заметной фигурой на литературном небосклоне Эдинбурга, а позднее и Лондона, дружил с сэром Вальтером Скоттом. В уютной гостиной дома Хогартов на окраине английской столицы перебывало немало журналистов, музыкантов, поэтов и художников. Но даже на их фоне Диккенс выглядел весьма достойно, и от взгляда Кэтрин не укрылась учтивость, с которой знаменитые друзья отца спешили пожать ему руку. Многие из них уже прослышали, что сей юноша и есть автор нашумевших сатирических очерков об английской жизни, которые вот уже несколько месяцев публиковала лондонская The Evening Chronicle. И случалось, он до упаду смешил собравшихся у Хогартов гостей, разыгрывая в лицах какую-нибудь сценку, подсмотренную на лондонских улицах, или комментируя только что сданную в печать заметку.
Кэти поставила чайник и присев за стол, незаметно бросила взгляд на дверь: время близилось к шести, следовательно, Чарльз должен появиться с минуты на минуту. Пунктуальность была его навязчивой идеей, и мисс Хогарт иной раз даже пугала точность, с которой Диккенс как черт из табакерки возникал на пороге гостиной под торжественный бой часов. Перехватив взгляд дочери, Джордж Хогарт понимающе подмигнул ей, и Кэт покраснела.
...Отерев платком слезы, миссис Диккенс горько вздохнула. Неужели этого никогда не было? Ни восторженного ожидания счастья, ни волнующего флирта, после которого она полночи не могла уснуть, ни первого поцелуя... Еще до помолвки, в полумраке передней, в углу между галошницей и подставкой для зонтов... Куда все это делось? И куда делась та Кэтрин Хогарт, тонкими пальцами и шелковистыми кудрями которой весной 1836 года, казалось, так искренне восхищался Чарльз?
Повернувшись к дверце экипажа, миссис Диккенс постаралась поймать в стекле свое отражение и кое-как на ощупь заправила под шляпку несколько выбившихся прядей. Затем достала из кармана плаща старенькое ручное зеркало и бросив в него быстрый взгляд, досадливо спрятала обратно. Что толку охорашиваться понапрасну... Эллен Тернан едва исполнилось девятнадцать, и посмотрись Кэтрин хоть во все на свете зеркала, ей в свои сорок три ни за что не сравниться с юной красоткой. Фигура, когда-то привлекавшая плавностью форм, расплылась, грудь, выкормившая десять детей, опала, круглый с ямочкой подбородок отвис, как зоб у старой курицы...
